Она направилась к дверям станции, где стоял с фуражкой в руке обязательный станционный смотритель.

Язон последовал за ней, но когда Гракх взял за запястье Шанкалу, чтобы повести в дом, та выкрутилась, как змея, бросилась к Язону и, схватив его руку, с пылом прижалась к ней губами, заметно взволнованная, после чего гортанным голосом произнесла несколько слов.

— Что она сказала? — воскликнула Марианна, нервозность которой возрастала.

— Она говорит, что… если у нее должен быть повелитель, она хочет выбрать его. Вот шлюха!.. Я охотно позвал бы ее мужа и отдал ее старухам…

— Слишком поздно! — заметил Жоливаль.

Действительно, получив от своего попа последнее благословение, казаки начали переправляться через реку.

Не боясь промокнуть, они входили в воду, видимо, в знакомом месте, где был брод, так как лошадям вода доходила только до груди. Первые уже выходили на противоположный берег. Остальные следовали за ними, и вскоре эскадрон собрался полностью. Разобравшись по двое, черные всадники исчезали в сумерках…

Этой ночью в маленькой комнатке с дощатыми стенами, под иконой с до дрожи косоглазыми Богородицей и младенцем, Марианна не ощутила прежнего блаженства. Встревоженная, занервничавшая, она плохо отвечала на ласки возлюбленного. Ее мысли непрерывно возвращались к этой женщине, которая спала где-то рядом, под одной крышей с ними. И хотя она убеждала себя, что цыганка не лучше дикого животного, что ей не следует придавать значения, ибо она никак не способна вмешаться в ее жизнь, Марианна не могла избавиться от мысли, что та представляет собой опасность, угрозу, тем более серьезную, что молодая женщина не могла сообразить, как и в чем она проявится.

Устав обнимать безжизненное тело и целовать безответные губы, Язон вскочил одним прыжком, взял горевшую у иконы лампаду и поднес к лицу Марианны. В слабом свете заблестели широко открытые глаза, лишенные всяких следов страстной истомы.

— Что с тобой? — шепнул он, нежно проводя пальцем по ее губам. — Ты выглядишь, словно увидела привидение. Нет никакого желания заниматься любовью?

Молодая женщина не шелохнулась, только ее полный грусти взор обратился к нему.

— Мне страшно, — вздохнула она.

— Страшно? Но чего? Неужели ты боишься, что деревенские мегеры сделают засаду под нашими окнами, чтобы поймать Шанкалу?

— Нет. Мне кажется, что именно она вызывает у меня страх!

Язон рассмеялся.

— Что за глупость! Охотно соглашаюсь, что у нее не вызывающий доверия вид, но она нас совсем не знает, и, судя по тому, что мы видели, у нее до сих пор не было причин испытывать теплые чувства к роду человеческому. Эти старые колдуньи охотно разорвали бы ее в клочья. И ее красота немалая тому причина.

Марианна ощутила в районе сердца неприятное пощипывание. Ей совсем не понравилось, что Язон упомянул о ее красоте.

— А ты забыл, что она обманула мужа? Эта женщина, нарушившая супружескую верность, прелюбодейка…

Ее голос вдруг сделался таким резким, что ей показалось, будто она кричит. Может быть, из-за наступившей вслед за этим тишины… Некоторое время Язон пристально вглядывался в неожиданно ставшее замкнутым лицо своей возлюбленной. Затем он задул лампаду и обнял Марианну, так сильно прижав ее к себе, словно боялся, что она сейчас исчезнет. Он долго целовал ее, стараясь разогреть холодные губы до температуры собственной страсти, но напрасно. Тогда его губы пробежали по щеке молодой женщины, нашли ухо, и он слегка укусил его.

— А ты тоже, сердце мое, ты женщина, нарушившая супружескую верность, — прошептал он. — Однако никто не собирается бросать тебя в воду…

Марианна вздрогнула, как укушенная змеей, и попыталась отстраниться от прижимавшего ее к себе тела.

Но он держал крепко, да еще оплел ее ноги своими, так что она смогла только воскликнуть:

— Ты сошел с ума! Я неверная супруга? Ты разве не знаешь, что я свободна? Что мой муж умер?

Она почувствовала, что теряет самообладание и ее охватывает невыразимый ужас. Догадываясь, что она готова закричать, Язон стал еще нежнее.

— Тише! Успокойся! — прошептал он возле ее рта. — Не находишь ли ты, что уже пора сказать мне правду?

Разве ты еще не убедилась, что я люблю тебя… и ты можешь мне во всем довериться?

— Но что хочешь ты, чтобы я сказала?

— То, что я должен знать! Конечно, до сих пор я не мог похвастаться особым взаимопониманием… Я был груб, несправедлив, жесток и неистов. Но я об этом так жалею, Марианна! На протяжении долгих дней, когда я, полумертвый, едва передвигался под солнцем Монемвазии, ожидая возвращения сил, которые не хотели возвращаться, я думал только о тебе, о нас… обо всем, что я так глупо испортил… Если бы я поверил тебе и помог, мы не были бы сейчас здесь. После завершения твоей миссии мы плыли бы теперь к моей стране, вместо того чтобы бесконечно блуждать по варварской степи. Итак, довольно глупостей, лжи и скрытности! Отбросим все, что нам мешает, как мы отбрасываем одежды, чтобы творить любовь… Это твою душу хочу я видеть обнаженной, любовь моя! Скажи мне правду. Пришла пора сделать это, если мы действительно хотим добиться настоящего счастья.

— Сказать правду?

— Да… Я помогу тебе. Где твой ребенок?

Ее сердце пропустило один удар. Она всегда знала, что рано или поздно Язон задаст этот вопрос, но до сих пор она старалась об этом не думать. Она понимала, что он прав, что лучше сразу покончить с недоразумениями и тогда все станет на свои места. Но совершенно необъяснимо она отступала перед словами, словно девочка на краю канавы, чья глубина ее пугает…

— Мой ребенок… — медленно начала она, подыскивая слова, — он у…

— У своего отца, не так ли? Или по меньшей мере у того, кто захотел стать его отцом? Он у Турхан-бея… или, позволь мне говорить напрямик, у князя Коррадо?

Снова воцарилась тишина, но тишина уже нового качества. Внезапное облегчение, чистые ноты избавления от недуга прозвучали в голосе Марианны, когда она робко спросила:

— Как ты узнал? Кто сказал тебе?

— Никто… и все. Особенно он, я думаю, этот человек, выбравший рабство, чтобы попасть на мой корабль.

Он не имел никаких оснований вытерпеть то, что ему пришлось перенести из-за меня и других, если бы он не интересовался кем-то… и этим кем-то была ты. Безусловно, я не сразу это сообразил. Но опутавшая тебя густая сеть непонимания внезапно исчезла в то утро во дворце Хюмайунабад, когда я встретил верную служанку князя Сант'Анна, сияющую от радости и гордости, несущую наследника этих князей к простому купцу неопределенной национальности, которого в нормальных условиях ребенок не должен был интересовать до такой степени, что он забросил из-за него все текущие дела.

Но ты, Марианна, когда ты узнала правду?

Тогда она заговорила. Повторив недавний рассказ Жоливалю, она дополнила его всем, что хранила в памяти и душе, чувствуя при этом невыразимое облегчение.

Она описала все: ночь у Ревекки, требования князя, пребывание во дворце Морузи, соглашение между ней и ее супругом, козни английского посла, гостеприимство, оказанное ей во дворце на берегу Босфора, и, наконец, внезапный отъезд князя с ребенком, которого он посчитал отвергнутым матерью как раз в тот момент, когда в ней пробудилась материнская любовь. Она рассказала так же, как боялась реакции Язона, если бы он узнал, что она вышла замуж за черного…

— Мы решили расстаться, — добавила она, — зачем же в таком случае сообщать тебе об этом и рисковать еще больше разгневать тебя?..

Он невесело улыбнулся.

— Разгневать меня? Значит, в твоих глазах я всего лишь работорговец? — сказал он с горечью. — И ты, очевидно, никогда не поймешь, что в отношении этих негров, среди которых я провел юность и которым я обязан лучшими минутами детства, я считаю вполне нормальным быть их хозяином и все-таки любить их? Что касается его…

— Да, скажи мне, что ты испытываешь, когда думаешь о нем?

— Я не могу сказать определенно. Некоторую симпатию… уважение за его мужество и самоотречение. Но также и гнев… и ревность. Он слишком велик, этот человек! Слишком благороден, слишком далек от других, простых искателей приключений, как я… слишком красив также! И кроме того, он, несмотря ни на что, твой супруг. Ты носишь его имя перед Богом и людьми.