— При принятии решений помните о моих возражениях, — сказал Харви.

— Ваше замечание я запомнил и буду его учитывать.

— Они пришлют других, — сказал Харви.

— Согласен.

— И каждая новая команда будет квалифицированнее предыдущей, Нильс.

— Не сомневаюсь. Но квалификация, как мы видим на примере собственных специалистов, сужает обзор. Сомневаюсь, что в этих первых попытках участвовали представители ядра их агентства, желающие знать о нас. Скорее всего, они пошлют кого-то, кто знает все о тех, кто рыщет в окрестностях и сует нос в наши дела.

Колебание Харви выдавало то, что он не рассматривал этой возможности. Он сказал:

— Вы попытаетесь захватить одного из них и заставить его работать на нас?

— Мы должны попытаться.

— Опасная игра, Нильс.

— Обстоятельства диктуют правила игры.

— Не согласен еще в большей степени, Нильс. Я жил во Внешнем мире, Нильс, я знаю их. Вы выбираете крайне опасный путь.

— Вы можете предложить альтернативу с меньшим потенциальным риском? — спросил Хеллстром. — Но прежде чем отвечать, глубже продумайте последствия. По всей цепочке событий, вытекающих из нашей реакции. Мы ошиблись с Портером. Мы полагали, что он один из Внешних, которых мы захватывали раньше и отправляли в Котел. Мудрость лидера чистки обратила на него мое внимание. Ошибку здесь допустил я, но последствия касаются всех нас Мои собственные сожаления ни на йоту не меняют ситуацию. Наша проблема осложняется тем, что мы не можем стереть все следы, оставленные Портером на пути к нам. Мы могли это делать раньше без исключений. Наши предыдущие успехи притупили мою бдительность. Череда успехов не гарантирует корректность принимаемых решений. Я знал об этом и все же ошибся. Я не буду возражать против моего смещения, но не меняю прежнего решения о дальнейших действиях, действиях в условиях признания прошлой ошибки.

— Нильс, я не говорил о смещении…

— Тогда выполняйте мои инструкции, — сказал Хеллстром. — Хотя я мужского пола, я возглавляю Муравейник по желанию Праматери. Она признавала важность своего выбора, и до сих пор реальные события не слишком расходятся с ее предсказанием. При сонарном зондаже этой женщины и машины проверьте, не беременна ли она.

Харви ответил по-военному лаконично:

— Я помню о необходимости притока новой крови, Нильс. Ваше замечание будет учтено.

Хеллстром отключил связь, и лицо Харви исчезло с экрана. Старина Харви мог быть очень старым, с несколько притуплённым жизнью во Внешнем мире сознанием Муравейника, но он умел слушаться, несмотря на внутренние страхи. В этом отношении он заслуживал полного доверия, большего, чем большинство людей Внешнего мира, воспитанных в условиях жестких ограничений, свойственных «диким», как называли их в Муравейнике. Старина Харви был хорошим работником.

Хеллстром вздохнул от сознания ноши, взваленной ему на плечи, — почти пятьдесят тысяч работников, делающих свое дело в Муравейнике. Он вслушался в себя, пытаясь настроиться на внутреннюю волну Муравейника, которая бы сказала ему, что в Муравейнике все в порядке. Волна ощущалась ровным гудением пчел, собирающих нектар в жаркий полдень. Ему нужно было ощущать ее покой иногда, чтобы восстановить свои силы. Но сегодня Муравейник не дал ему успокоения. Хеллстром ощутил, как тревога передавалась в Муравейник вместе с его командами и возвращалась назад к нему. Не все было в порядке.

Муравейник нес на себе печать осторожности, как и каждый его обитатель. Он имел свою долю врожденной осторожности, заботливо отрегулированной Праматерью и теми, кого она выбрала ему в воспитатели. Вначале Хеллстром возражал против производства документальных фильмов — слишком близко к дому. Но афоризм: «Кто может больше знать о насекомых, чем рожденные в Муравейнике?» — оказался сильнее его возражений, и, в конечном счете, он сам проникся духом фильмопроизводства без всяких оговорок. Муравейник всегда нуждался в символе энергии — деньгах. Фильмы изрядно пополняли их счета в швейцарских банках. Эти деньги расходовались на Внешние ресурсы, в которых Муравейник испытывал нужду — алмазы для буров, например. В отличие от диких обществ, однако, Муравейник искал гармонии с окружающей средой, кооперации с ней, покупая таким путем услуги среды для Муравейника. Эта глубокая внутренняя связь всегда поддерживала Муравейник в прошлом и поддерживает их сейчас. «Фильмы — не ошибка!» — говорил себе Хеллстром. В этом было что-то даже слегка поэтически-забавное — испугать Внешних в таком обличье, показать им реальность через фильмы о различных популяциях насекомых, в то время как гораздо более глубокая реальность из этой изложницы взойдет на дрожжах страха, который она же и взрастила.

Хеллстром напомнил себе строки, на внесении которых в сценарий их последнего фильма он настоял: «В совершенном обществе нет места ни эмоциям, ни жалости; жизненное пространство не может быть истрачено на переживших свою полезность».

Новое вторжение Внешних заставило Хеллстрома вспомнить о пчелином муравьином волке, чьи хищнические рейды в Муравейник должно отражать со всей возможной энергией.

В кооперативном обществе судьба каждого будет судьбой всех.

«Я должен подняться наверх немедленно, — решил он. — Я должен принять личное командование над всеми защитными ресурсами».

Быстрым шагом Хеллстром подошел к ближайшей общей ванной комнате, принял душ вместе с несколькими химически нейтральными женщинами-работницами, убрал щетину изготовленным в Муравейнике средством удаления волос и вернулся в свою комнату. Здесь он переоделся в тяжелую одежду Внешних: коричневые брюки, белая хлопчатая рубашка, темно-серый свитер и поверх светло-коричневый пиджак. Носки и пара кожаных ботинок дополнили костюм. Затем Хеллстром вынул маленький пистолет из ящика стола и сунул его в карман. Оружие Внешних имело больший радиус поражения, чем их приборы, и будет знакомо Чужакам, признаваемо в качестве угрозы.

Хеллстром вышел, прошел знакомыми галереями и коридорами, полными гула привычной активности. Комнаты с гидропоникой были на его пути, их двери открыты для свободного доступа собирающих урожай. Он посмотрел внутрь, проходя мимо, отметив, как быстро выполнялись все операции. Корзины наполнялись соевыми бобами, по два работника на корзину. Внешнему могло бы показаться, что в этих комнатах царит полный беспорядок, но не было слышно ни споров, ни разговоров, не видно ни столкновений, ни рассыпанных корзин. Полные корзины подавались в лифтные отверстия для подачи их вверх на обработку. Все необходимые сигналы подавались молча, с помощью жестов. Огромные помещения давали массу свидетельств предельно эффективной организации Муравейника: химически кондиционированные работники, эффективно нейтрализованные, никто из них не голодный (пищевые конвейеры располагались всего в нескольких шагах в главной галерее), и они работали с сознанием важности выполняемой ими работы для всего Муравейника.

Движение Хеллстрома в этом месте напоминало элегантный танец между входящими и выходящими работниками. Точный график здесь не требовался. Одни работники выходили, проголодавшись или почувствовав усталость. Другие заступали на их место. Все знали, что от них требуется.

У лифта — одной из самых старых моделей, заметно дергающихся при прохождении открытых дверей, — он задержался на секунду, пережидая, пока пройдет мимо группа работников в сторону комнат с гидропоникой для замены старых посадок новыми. Не должно быть задержки в продовольственном цикле, лежащем в основе самого их выживания.

Хеллстром стал в открытый проем на пол идущего вверх лифта. Тяжелый животный запах Муравейника, который очистные системы удаляли из поступающего снаружи воздуха, сильно чувствовался в лифте, свидетельствуя об утечке где-то далеко внизу в шахте, требующей ремонта. Текущий ремонт нельзя забывать даже сейчас. Хеллстром сделал пометку в своей памяти о текущем ремонте шахты. Через две минуты он был в подвале сарая-студии, вновь концентрируя свое внимание на непосредственной угрозе.