Клесанту не хотелось отвечать.

— Это конец, если ты… — Потом тишина. Потом, словно из механизма, два слога: — Ага.

Клесант, после раздумья, протянул руку во тьму и дотронулся до его живота.

— Я наслал на нее сон, когда проходил мимо, теперь мой час, я и не такое умею… — Казалось, то, что его присутствие заметили, придало ему сил. Он сказал: — Напомни мне мою историю, объясни, как я здесь оказался, вдохни в меня жизнь, и я буду живым, как прежде, когда соприкасались наши тела — Он вздохнул. — А теперь пойдем ко мне домой, пусть даже это будет простая ферма. У меня достаточно власти. Уйдем отсюда хотя бы на один этот вечер, в мою земную обитель, где не мудрствуя правит… любовь. Ах, это слово — любовь. Из-за него меня и преследуют, они знают, что я еще в доме; любовь — это слово, с которым они не могут примириться. Теперь, наконец, я вспомнил.

Потом заговорил Клесант, вздохнув в свой черед:

— Я не знаю даже, что есть реальность — как же мне знать, что есть любовь? Знаю только, что она — волнение, а вот этого-то я как раз и боюсь. Не люби меня, кто бы ты ни был; ведь, в конце концов, это моя жизнь и никто не имеет права в нее вторгаться; после маленького сна приходит маленькая боль.

Его речь пробудила силу. Теперь другой отвечал более мощно, приводил примеры и доводы, придавал фразам яркость, какой они не имели прежде, в светлое время дня. Клесант был вовлечен в борьбу, но он не знал, зачем — чтобы избежать или чтобы достигнуть навязчивого присутствия? На всяком пути неизменно стоял барьер, неизменно — его собственная натура. Он стал звать, чтобы пришли люди, и противник, прибывая в очаровании и мощи, поразил их смертью прежде, чем те успели проснуться и прийти на помощь. Его домашние погибли, вся земля оскудевала, еще одно мгновение — и он останется наедине со своим духом — и тут сквозь стену дома он увидел огни автомобиля, мчащегося через парк.

То был доктор Шерстихлоп. Долгожданный.

И чары мгновенно рассеялись, мертвые ожили и сошли вниз по лестнице, чтобы встречать вселенского повелителя жизней; а он — он был оставлен с человеческим существом, которое злоупотребило гостеприимством и было застигнуто врасплох, и начало двигаться ощупью, натыкаясь во тьме на мебель, наставляя синяки на свое беззащитное тело и шепча: «Спрячь меня».

И Клесант опять сжалился над ним и отвернул одеяло, и они укрылись.

Голоса приближались громадной толпой, это доктор Шерстихлоп вел своё воинство. Они прижимались друг к другу, они сплетались, они обнимались и сходили с ума от наслаждения, и все же извне прорывалась тяжелая поступь того воинства.

— Сюда идут.

— Они разлучат нас.

— Клесант, хочешь я заберу тебя отсюда?

— А ты по-прежнему в силах?

— Да, пока меня не увидал Шерстихлоп.

— Но как твое имя?

— У меня нет имени.

— А где твой дом?

— Шерстихлоп называет это могилой.

— И в ней я буду с тобой?

— Это я тебе обещаю. Мы останемся вместе на веки веков, мы никогда не будем болеть и никогда не состаримся.

— Тогда бери меня.

Они сплелись еще сильнее, их губы соединились, чтобы не размыкаться, и в этот момент Клесант был сражен ударом туда, где сосредоточена жизнь, и доктор Шерстихлоп, прибывший слишком поздно, нашел его мертвым на полу.

Доктор внимательно обследовал комнату. Ему предстала обычная картина, и все же что-то напоминало ему совсем другое место. Из Франции приплыло смутное видение госпитальной палаты и неясный звук его собственного голоса, повторявший изувеченному рекруту: «Сейчас я тебя заштопаю, сейчас залатаю…»