— И еда?

— Нет, с едой вы опоздали. Кухня уже закрыта.

— Тогда что же остальное?

Официантка с такой силой поставила на стол мое пиво, что оно дополнительно, я думаю, вспенилось. Сама она удалилась, без ответа на мой наивный вопрос.

Опустившись в кресло напротив меня, Гретхен хихикнула, что не оставило у меня, однако, неприятного впечатления.

— У Хелен наверху комнаты. Она говорит, что в этом городе слишком много озабоченных мужчин, и надо же что-нибудь делать, чтоб снять напряжение.

Гретхен медленно потягивала свой напиток, кока-колу с ромом, и комично моргала наивными и ясными глазами, цветом своим напоминающими цветочки кукурузы. Даже полные губы, для сексуального призыва густо подведенные ярко-красной помадой, не испортили ее свежий вид.

— Я не страдаю переизбытком напряжения.

Она медленно, изучающе оглядела меня — разве что не пощупала достаточно дорогую ткань, из которой было сшито мое пальто.

— Я допускаю... ваш вид такой... что верхние комнаты — это не для вас... Впрочем, вы весьма реактивны, и нож выбили классно.

— Забудьте об этом.

— Хотела бы забыть. Я никогда не пугаюсь в тот момент, когда что-нибудь случается, а после... Бывает, вскакиваю среди ночи и пронзительно кричу. Будь они прокляты, эти ревнивые курицы и задиристые петухи.

— Они уже далеко.

— Да, я знаю. Испанские нравы ужасны. Неужто девушка не может поразвлечься?

— Будет совсем хорошо, если вы сможете убедить в этом своем праве Пэта.

Ее глаза расширились, и лицо залилось краской.

— Вы знаете Пэта?

— Он был моим приятелем, — вовсю лгал я. — В морской пехоте.

— Так он и вправду служил в морской пехоте? — Она выглядела удивленной и одновременно обрадованной. Видно, оказалась человеком тоньше, чем я думал.

— Мы вместе были в Гваделе. — Я чувствовал себя немного сводником.

— Может быть, вы сможете мне сказать и о том... — тут она закусила нижнюю губу, на зубах остался след от помады, но потом решилась:

— ...что он якобы секретный агент. Или что-то в этом роде, как он мне внушает...

— Был им на войне?

— Нет, сейчас. Он говорит: то, что он шофер, это прикрытие, маскировка, а на самом деле он какой-то секретный, или тайный агент. — Понятия не имею об этом.

— Он мне столько всего рассказывает, что не знаю, чему верить. Хотя, вообще-то, Пэт просто шикарный вояка, парень что надо, — прибавила она, защищая свой выбор. — У него и мозгов достаточно, он, мне кажется, далеко пойдет.

Я согласился с легким сердцем:

— Да, Пэт хороший парень. Я надеялся увидеть его сегодня вечером. В нашей фирме появились отличные шансы проявить себя, выдвинуться... для таких, как он, в первую очередь.

— Выдвинуться? — слово обладало магическим действием, и она повторила его с уважением, как рекламный призыв. Глаза ее уже видели себя в свежевыстиранном фартучке, готовящей что-то своему Пэту вкусненькое в выложенной кафелем кухне их однокомнатной квартирки где-нибудь в приятном пригороде какого-нибудь города. Какого? Ну хоть Лос-Анджелеса.

— Он, наверное, у меня. Иногда он ожидает моего прихода в нашем прицепе.

— Вы можете сейчас отсюда уйти?

— Почему бы нет? Я сюда не нанималась.

Может быть, и так. Я видел, что мысли ее еще не вернулись из того будущего, где она, Гретхен, играла новую роль: привлекательная молодая жена продвигающегося вверх бизнесмена или чиновника Пэта Ривиса.

Мы вышли на улицу.

Гретхен погладила рукой крыло моего автомобиля — так гладят домашнее животное, которое сумели к себе расположить. Я хотел бы ей сказать, чтобы она забыла его, что он никогда не останется надолго с какой-либо одной женщиной, что он не будет платить долги ни одному мужчине, который даст ему что-то в кредит. Вместо всего этого я произнес:

— Сейчас у нас ответственное дело. Нам может пригодиться такой парень, как Ривис.

— Если бы я могла помочь ему получить действительно стоящую работу...

— сказала Гретхен. Конец фразы она опустила, но, вне всякого сомнения, должно было прозвучать: "Пэт тогда женится на мне".

Проехав несколько кварталов по главной улице, я повернул, куда она указала, и поехал вниз, среди больших старых домов. Разбитый асфальт заставлял дребезжать все детали моей машины. Когда-то улица эта и принадлежала, видимо, к лучшим в городе. С обеих сторон нас сопровождали викторианские дома-особняки. Теперь там располагались сдававшиеся в наем квартиры, меблированные комнаты, быстро терявшие остатки непрочного былого благополучия.

Мы поднялись пешком по аллейке между двумя такими домами и очутились во дворе, в черных тенях под большими дубами. В дальнем углу двора, тоже под деревьями, стоял прицеп. Свет фар своей машины, оставленной на тротуаре, я не выключил, и потому в его луче мог увидеть металлическую стенку прицепа, шелушащуюся, покрытую ржавчиной, похожую на заброшенную доску для объявлений. Грязный двор к тому же источал запахи всевозможных отбросов. — Вот и наш прицеп. — Девушка пыталась держаться бойко, но в голосе чувствовалось беспокойство. — Хотя там нет света почему-то... — прибавила она, когда я вернулся от машины, выключив и фары, и мотор.

— А он не может ждать в темноте?

— Видно, он лег спать. Иногда он приходит сюда заночевать. — Она снова заняла оборону; пусть это и дурные привычки, но привычки большого и беспокойного домашнего зверя, которого ей случилось полюбить.

— Вы, кстати, сказали "наш прицеп". Ваш и Пэта?

— Нет, сэр, Пэт только навещает меня. А живу я вместе с Джейн. Она никогда не бывает дома по ночам. Ночами она работает. На предприятии, принадлежащем фирме по производству гамбургеров. Сухие, ломкие дубовые листья хрустели под нашими ногами. Гретхен (бледное лицо в тени) повела меня к прицепу. Дверь оказалась незаперта. Девушка вошла первой и включила верхний свет.

— Его здесь нет, — разочарованно произнесла она. — Входите, пожалуйста.

Нагнув голову, я шагнул в комнату — с деревянного чурбака, который служил для прицепа "парадной лестницей".

Интерьер комнатки состоял из расшатанной газовой плиты, двух узких топчанов, приколоченных к стене и застланных дешевыми красными покрывалами, стенного шкафчика, на полках которого громоздились флаконы, предметы бижутерии и в дешевых обложках романы. Было еще непротертое старое зеркало, выдававшее расплывчатое и искаженное отражение убогой комнаты, девушки и моей персоны.

Мужчина в зеркале был большим, толстым, да еще со съехавшими на сторону чертами лица. Один его серый глаз был больше другого, в стекле он колебался, как и мои намерения; второй глаз был, однако, твердым и проницательным. На мгновение я замер, пораженный видом собственной физиономии: черт побери, вот таинственная фигура, двойник без собственной жизни, который всматривался одним своим большим и одним своим маленьким глазами в грязную жизнь людей в очень грязном мире.

— Это разновидность конуры, — Гретхен старалась казаться веселой, но мы называем ее домом, нашим милым домом.

Она затворила дверь. Запах прогорклого масла, разлитого по плите, и тошнотворно-сладкий запах дешевых духов в шкафчике тотчас повели между собой войну, замешанную на давней кровной вражде. На чью сторону встать?

— Уютно, — сказал я.

— Присаживайтесь, сэр, — предложила она с наигранной веселостью. — У меня нет ни рома, ни кока-колы, но могу предложить вино мускат.

— Спасибо, но его не пьют после пива.

Я уселся на край одного из красных топчанов. Движения человека в зеркале были ловки и быстры, как у юноши, не хватало, правда, юношеского энтузиазма. Теперь мой лоб стал неестественно выпуклым, будто на карикатуре, изображающей интеллектуала, а рот оказался маленьким, сжатым и жестоким. А ну его к черту, этого двойника!

— Можем устроить небольшой вечер двоих... если хотите, — неуверенно предложила Гретхен.

Вовсю сияла с потолка лампочка, и Гретхен была похожа на красивую куклу с настоящими человеческими волосами — не совсем уже новую.