Как ни напуганы были животные, кое-кто уже готов был возмутиться, но тут овцы грянули свое коронное «Четыре ноги хорошо, две ноги плохо» и не умолкали до тех пор, пока из протестующих не вышел весь запал.

Так с песней было покончено. Правда, вместо нее Шибздик сочинил новую, начинавшуюся так:

Каждое воскресенье после подъема флага животные теперь исполняли сочинение Шибздика, но ни слова, ни музыка, по большому счету, не могли никого удовлетворить.

Несколько дней животные не могли прийти в себя после кровавой бойни, а когда немного успокоились, в памяти вдруг возникла — во всяком случае забрезжила шестая заповедь: «Не убивай себе подобного». Напомнить о ней в присутствии сниньи или псов-охранников никто бы не рискнул, но все же трудно было отделаться от мысли, что состоявшаяся экзекуция не очень-то согласуется с тем, что когда-то было декларировано. Хрумка попросила Бенджамина прочесть ей вслух шестую заповедь, но осел в «эти дела» принципиально не вмешивался, пришлось обратиться к Мюриэл. Козочка прочла: «Не убивай себе подобного без повода». Странно, последние два слова как-то не отложились ни у кого в памяти. Но, главное, заповедь не была нарушена: тайные сообщники Цицерона дали серьезный повод к расправе.

Если животным и раньше было не до отдыха, то теперь стало и вовсе не продыхнуть. Чего стоила одна мельница с крепостными стенами, которую следовало построить в жесткие сроки, а ведь еще была повседневная работа на ферме. Порой у животных возникало такое ощущение, что, по сравнению с временами Джонса, работы прибавилось, а еды убавилось. По воскресеньям Деловой раскладывал перед собой этакую простыню и, прижав ее копытцем, сыпал цифрами, которые неопровержимо доказывали, что производство тех или иных продуктов возросло, соответственно, на двести, триста или пятьсот процентов. У животных не было оснований ему не верить, тем более что подробности жизни при старом режиме уже несколько подзабылись. Но, вообще говоря, никто бы не отказался, если бы цифр было чуть меньше, а еды чуть больше.

Все приказы исходили от Делового или какой-нибудь другой высокопоставленной свиньи. Наполеон показывался на публике не чаще, чем раз в две недели. В его свиту теперь входили не только телохранители, но также и черный петел, вышагивавший впереди и громким кукареканием возвещавший о намерении патрона обратиться с речью к массам. Рассказывали, что живет Наполеон особняком от всех и что еду ему подают самые доверенные псы, причем исключительно на столовом сервизе «Королевские скачки». Из специального сообщения все узнали, что ружье отныне будет стрелять также в день рождения Наполеона.

Впрочем, так его теперь никто не называл. Официально говорили «наш вождь товарищ Наполеон», но неистощимые на выдумки свиньи изобретали все новые и новые титулы: Отец всех животных, Гроза человечества, Кабаньеро, Защитник овец, Друг утят и проч. и проч. У Делового ручьями текли слезы, когда он рассказывал о мудрости Наполеона, о его добром сердце и безграничной любви ко всем животным, особенно к тем несчастным, что живут на других фермах в рабстве и во мраке невежества. Как-то само собой вошло в привычку приписывать Наполеону любое свершение и вообще любую радость. Можно было услышать, как одна курица говорит другой: «Под руководством любимого вождя я снесла пять яиц за шесть дней», или как две коровы восклицают на водопое: «Спасибо товарищу Наполеону за нашу чистую воду!» Общие чувства хорошо выразил Шибздик, сочинивший следующий гимн:

Наполеону сочинение понравилось, и он велел написать текст на стене большого сарая, противоположной той, где были начертаны семь заповедей. Над гимном Деловой запечатлел в профиль Отца всех животных.

Между тем Наполеон через Уимпера вел сложные переговоры с соседями-фермерами, а лес лежал непроданный. Фредерик проявлял большую заинтересованность, но не давал настоящую цену. Кроме того, опять поползли слухи, что Фредерик хочет прибрать к рукам «Скотский уголок» и разрушить ненавистную ему мельницу. То-то он продолжал укрывать у себя Цицерона. В середине лета тревожное известие всколыхнуло ферму: три несушки заявили о том, что по наущению Цицерона они собирались отравить Лучшего друга птиц. Несушек казнили на месте, а что касается Лучшего друга птиц, то были предприняты дополнительные меры по его охране. Ночной покой Наполеона оберегали четыре пса, располагавшиеся так, чтобы ни с одной стороны невозможно было приблизиться к кровати, а молоденькая хрюшка по кличке Розанчик снимала пробу с приготовленных для него кушаний, поскольку в каждом мог быть яд.

Однажды животным объявили, что Наполеон продает лес мистеру Пилкингтону; он намерен также осуществлять на долгосрочной основе обмен натуральными продуктами между «Скотским уголком» и «Фоксвудом». За последнее время отношения у Наполеона с Пилкингтоном, хотя и через посредника, стали почти дружескими. Для животных Пилкиштон был прежде всего человек и уже потому не заслуживал доверия, но уж лучше, считали они, иметь дело с ним, чем с Фредериком, вызывавшим у них смешанное чувство страха и ненависти. По мере того как строительство ветряной мельницы близилось к завершению, слухи о готовящемся предательском ударе становились все более тревожными. Как будто Фредерик уже поставил под ружье двадцать человек, а также подкупил магистрат и полицию, с тем чтобы власти не задавали лишних вопросов, когда он заявит свои права на «Скотский уголок». Страшные просачивались из «Пинчфилда» истории о том, как Фредерик истязает домашний скот. Он насмерть засек кнутом старую конягу, морил голодом коров, он заживо сжег в печи собаку, а по вечерам забавлялся петушиными боями, предварительно привязав к шпорам сражающихся обломки бритвенных лезвий. У обитателей «Скотского уголка» кровь вскипала в жилах, когда они слышали, как обращаются с их товарищами, у них давно чесались ноги напасть всем стадом на «Пинчфилд» и освободить своих собратьев, но Деловой предостерегал их от насильственных действий, призывая всецело положиться на мудрого стратега товарища Наполеона.

Словом, все имели зуб на Фредерика — даже те, кто зубов не имел. В одно из воскресений Наполеон пожаловал в большой сарай. Фредерику, сказал он, не видать нашего леса, как своих ушей; мы не опустимся, сказал он, до разговора с таким отребьем! Голубям, этим разносчикам правды о Восстании, было строго-настрого приказано облетать стороной «Пинчфилд», а прежний призыв «Смерть человеку!» изменить на «Смерть Фредерику!».

Ближе к осени обнаружилось новое подтверждение гнусным проискам Цицерона. Пшеничное поле заросло сорняками, чему сразу отыскалась причина: весной во время одного из своих ночных визитов Цицерон смешал посевной материал с семенами растений-вредителей. Гусак, помогавший Цицерону в его гнусной диверсии, сам сознался в этом Деловому, после чего покончил жизнь самоубийством, проглотив ягоды паслена. Цицерон, как неожиданно для себя узнали животные, оказывается, никогда не получал медали «Животная доблесть» 1-й степени. Это была красивая легенда, которую он сам распространил после Битвы при Коровнике. В действительности же его не только не представляли к награде, но, наоборот, вынесли ему порицание за проявленную в бою трусость. И вновь животные были озадачены столь крутым поворотом, и вновь Деловой сумел им доказать, что их подвела память.