Шло время, и отношения «Скотского уголка» с враждебным человеческим окружением постепенно менялись. Не то чтобы люди стали меньше ненавидеть ферму, сумевшую добиться определенных успехов; скорее наоборот, они ненавидели ее пуще прежнего. Все наперебой доказывали друг другу, что рано или поздно ферма обанкротится, а затея с ветряной мельницей лопнет, как мыльный пузырь. В питейных заведениях прямо на столиках раскладывались диаграммы, из которых явствовало, что мельница просто обязана рухнуть, а если она все же устоит, то уж махать крыльями наверняка не будет. Но вот парадокс: при всей своей неприязни люди не могли не воздать должное тому, как умело четвероногие ведут хозяйство. Это проявилось прежде всего в том, что они перестали делать вид, будто ферма все еще называется «Райский уголок». Они также перестали нянчиться с Джонсом, и тот, потеряв всякую надежду вернуть собственность, уехал из этих мест. Пока все контакты «Скотского уголка» с внешним миром ограничивались Уимпером, однако ходили упорные слухи, что Наполеон собирается заключить торговую сделку не то с Пилкингтоном из «Фоксвуда», не то с Фредериком из «Пинчфилда»… во всяком случае, не с обоими сразу.

Как-то под шумок свиньи забрались в дом, да так там и остались. Снова животным показалось, что когда-то они принимали решение, запрещающее им жить в доме, и снова Деловой легко их опроверг. Разве постоянная работа мысли, на которую обрекли себя свиньи, не предполагала с самого начала некоего уединения? И разве пристало вождю (так в последнее время он называл Наполеона) жить в хлеву? Так-то оно так, а все же многих смущало, что свиньи теперь не только едят на кухне и отдыхают в гостиной, но и спят в постели. Работяга разрешил все сомнения коронной фразой «Наполеон всегда прав», зато Хрумка, у которой не было пока оснований жаловаться на плохую память, нарочно пошла к большому сараю прочесть соответствующую заповедь. Увы, это оказалось ей не под силу, пришлось звать на помощь Мюриэл.

— Прочти-ка мне четвертую заповедь, — попросила она. — Там что-то говорится про постель.

Мюриэл долго шевелила молча губами и наконец разродилась:

— «Не спи в постели на простынях».

Странно, подумала Хрумка, о простынях вроде ничего не говорилось… но раз написано, значит, так и было. Тут очень кстати оказался рядом Деловой в сопровождении псов-охранников и сразу поставил все точки над i.

— Кажется, вы удивлены тем, что мы, свиньи, спим в постели? — спокойно поинтересовался Деловой. — А почему бы и нет? Или существуют какие-то противопоказания? Постель, по определению, есть ложе для сна. Соломенная подстилка в стойле — это, строго говоря, та же постель. Против чего мы всегда возражали, так это против простыней, являющихся изобретением человека. Мы же простыни сняли и спим под одеялами. Очень, скажу я вам, удобно. Учтите, это минимальные удобства, без которых мы просто не смогли бы мыслить в полную силу. Или мы, товарищи, не заслужили отдыха? Или вы хотите, чтобы мы выбились из сил и снова наступили времена Джонса?

Ответ был известен заранее, и, таким образом, тема себя исчерпала. Никто не возмущался и спустя несколько дней, узнав, что отныне свиньи будут вставать утром на час позже.

Осень животные встретили усталые, но довольные. Позади был тяжелый год, впереди (после продажи части сена и зерна) предвиделись затруднения с продовольствием, однако мельница искупала все. Или, вернее сказать, полмельницы. После уборочной стояла сухая солнечная погода, и животные с удвоенным рвением таскали известняк, радуясь тому, что их детище подрастет еще на вершок. Работяга вставал по ночам — поработать часок-другой при свете луны. Когда выдавалась свободная минута, животные топтались перед ветряком, восхищаясь толщиной и идеальной отвесностью стен, даже не верилось, что они сами сотворили это чудо. Один только старый Бенджамин не разделял всеобщего энтузиазма, предпочитая отделываться загадочной фразой про ослов, которые живут долго.

В ноябре с юго-запада задули страшные ветры. Из-за сильной влажности не схватывался цемент, работы пришлось приостановить. Однажды ночью ураган был такой силы, что постройки ходили ходуном и с крыш срывало черепицы. Раскудахтались со сна куры — им коллективно приснилось, будто где-то бабахнули из ружья. Утром все вышли на двор и увидели такую картину: флагшток переломился, как спичка, один из вязов оказался вырван с корнем. А в следующую секунду животный крик потряс ферму. Зрелище было не для слабонервных: мельница лежала в руинах.

Не сговариваясь, животные помчались к холму. Наполеон, который обычно нес себя с поистине царским достоинством, припустил быстрее всех. Вот оно, их творение, разрушенное до основания, камня на камне не осталось! Онемевшие, они скорбно разглядывали хаотичные нагромождения камней, с таким трудом добытых и сюда доставленных. Наполеон молча расхаживал среди руин, время от времени принюхиваясь к чему-то под ногами. Его хвостик словно одеревенел и ходил как маятник, что свидетельствовало о напряженной работе мысли. Вдруг он остановился, явно приняв какое-то решение.

— Товарищи, — негромко произнес он, — знаете ли вы, кто в этом повинен? Знаете ли вы, кто сровнял с землей нашу мельницу? ЦИЦЕРОН! — неожиданно загремел он. — Это его грязных лап дело! Желая отомстить за свой позор и отбросить нас назад в строительстве новой жизни, этот предатель, этот злодей из злодеев пробрался на ферму под покровом ночи и за несколько часов уничтожил то, что мы создавали в течение года. Так вот, я заочно приговариваю Цицерона к смертной казни. «Животная доблесть» 2-й степени и полмешка яблок тому, кто выдаст его правосудию! Мешок яблок тому, кто доставит его живым!

Все стояли потрясенные: даже от Цицерона трудно было ожидать подобного святотатства. По рядам пронеслись негодующие возгласы, в головах уже зрели планы поимки изверга звериного рода. Почти сразу неподалеку от холма обнаружились характерные следы раздвоенных копыт — они вели к живой изгороди. Наполеон тщательно обнюхал их своим пятачком… последние сомнения отпали. Можно было предположить, что Цицерон нашел убежище в «Фоксвуде».

— Ни секунды промедления, товарищи! — воззвал к животным Наполеон, потеряв вдруг всякий интерес к цепочке следов. — Не до отдыха. Прямо сейчас мы начинаем отстраивать мельницу и будем работать всю зиму, при любой погоде. Мы покажем этой грязной свинье, что нас голыми руками не возьмешь. Помните: ничто не может сорвать наши планы, все намеченное будет выполнено! Вперед, товарищи! Даешь ветряную мельницу! Да здравствует «Скотский уголок»!

Зима выдалась суровая. За ураганными ветрами последовала оттепель со снегом, а затем ударили заморозки, которые держались до середины февраля. Животные отдавали последние силы для восстановления мельницы, прекрасно понимая, что на них устремлены сотни глаз и что каждая их неудача встречается бурным ликованием в стане врага.

Это ж какими надо быть злопыхателями, чтобы очевидной версии, будто мельницу разрушил Цицерон, предпочесть надуманное: мол-де, она сама рухнула из-за слишком тонких стен. Разумеется, животные не принимали эти разговоры всерьез. Другое дело, что стены теперь решено было возводить вдвое толще, а значит, требовалось еще столько же известняка. Довольно долго карьер лежал под снегом и ни о каких работах не могло быть и речи. Потом снег растаял, подморозило, и вроде что-то сдвинулось с мертвой точки, но каждый шаг давался с таким скрипом, что вера в успех угасала на глазах. Мучил холод, а часто и голод. Лишь Работяга и Хрумка не теряли оптимизма. Деловой произносил блестящие речи о том, какая это радость — работать для общего блага и что труд облагораживает животных, но больше речей, признаться, вдохновлял живой пример двужильного битюга с его неизменным девизом «Работать еще лучше!».

В январе началась нехватка продовольствия. Рацион зерна заметно урезали, пообещав компенсировать картофелем. Но, как вскоре выяснилось, почти весь картофель померз из-за плохого хранения и стал малосъедобным. Животные пробавлялись мякиной и кормовой свеклой. К горлу уже подбиралась костлявая рука голода.