Дёмушка подхватил:

Я мигом понял, что это опять нам добрая примета, сказал ещё громче:

— Клад найдём! — возликовал Дёмушка. А Спиридоныч захлопал крыльями, закричал:

— Кукареку-у!

Дёмушка петуха погладил, поправил на нём шлейку и вновь угостил зёрнышками:

— Умница! Дойдём до гремучих сосен, там опять прокукарекаешь. Сорок раз.

Тут надо признаться вот в чём. Я глядел, как складно у Дёмушки получается с петухом, и очень этому завидовал.

Я сказал:

— Дёмушка, а Дёмушка, дай и мне со Спиридонычем пройтись.

Дёмушка, человек добрый, поводок уступил.

Сам Спиридоныч тоже не возражал. И я, чтобы ещё больше понравиться ему, зашагал рядышком с ним как можно аккуратнее. Я шёл, старался не шлёпать и не брызгать Тимошиными, хлябающими у меня на ногах сапожищами, держал поводок и весело думал:

«Как жаль, что меня с петухом здесь в поле никто, кроме Дёмушки, не видит. А вот если бы мы со Спиридонычем прогуливались по городу, так за нами обязательно валила бы целая толпа. И все бы ахали, удивлялись, и тут сам Федя мог бы сделать с меня замечательную фотографию.

Более того, и я в этом уверен, добрая половина собачьих хозяев моментально бы взволновалась.

Они бы кинулись к телефонам и стали названивать друг другу:

— Алло! Вы видели, вы слыхали, что теперь приличные люди воспитывают не шпицев, не левреток и даже не мексиканских карликовых догов, а петухов?

— Слыхали, слыхали! Видели, видели! И уже попросили одну знакомую старушку привезти нам из деревни петуха. И уже бегаем по магазинам, ищем для этого петуха шлейку.

— Ах, батюшки! А мы-то ещё не бегали, не искали. Ах, матушки! Надо скорее бежать, искать.

И вот — в городе вместо собак везде петухи.

Петухи в квартирах, петухи на балконах, петухи на тротуарах.

Они потряхивают пышными хвостами, прогуливаются по всем бульварам, по всем скверикам.

Петуховладельцы шествуют рядом — гордые. А по утрам, и в полночь, и днём перед переменой погоды весь огромный город звенит от петушиной переклички…»

Тут я совсем было собрался достать из-под полы фотоаппарат, попросить Дёмушку запечатлеть меня и Спирю шагающими среди высоких хлебов, как Дёмушка вдруг присел, крикнул:

— Назад!

Он схватил Спиридоныча в охапку и, не успел тот крыльями всплеснуть, сунул обратно в корзину под крышку, да ещё и сверху плюхнулся сам.

— Что такое? — замер я.

Высокая рожь впереди кончалась. Дорога там выбежала на зелёный луг, а почти повдоль дороги по этому лугу ехала на конной косилке тётя Маня. Представляете, что произошло бы, если б я возник перед ней с петухом на поводке? Да ещё не с каким-нибудь петухом, а с её собственным? Представляете? Вот то-то и оно-то, как совсем недавно говорил мне Дёмушка.

К счастью, ехала она пока что не к нам, а от нас.

Косилка, срезая влажную траву, стрекотала, подскакивала на луговых кочках. Тётя Маня крепко держала вожжи и, наверное, ничего ещё не заметила. Но, пока я и Дёмушка опомнились, пока я соображал, не кинуться ли нам в обход через рожь, косилка стала заворачивать, и мы оказались у тёти Мани на виду.

Нырять в рожь было поздно.

И тут я подумал: «Ну, всё… Теперь — пан или пропал!» Я вспомнил наш вчерашний разговор с тётей Маней о свежем воздухе и принял отчаянное решение.

— Корзину давай мне. Делай — как я, — шепнул я Дёмушке и принялся шумно вдыхать-выдыхать воздух.

Я двинулся по дороге бодрым гимнастическим шагом. Я молодецки выпятил грудь и при каждом вдохе-выдохе левую, свободную от корзины руку стал опускать и подымать так, словно кручу большое колесо.

Иду, кручу, вдыхаю, а Дёмушка шагает рядом, тоже делает глубокие вдохи-выдохи, только вся и разница, что руками старательно взмахивает обеими.

Таким вот манером мы и домаршировали до самой косилки. Косилка остановилась. Тётя Маня изумлённо замерла на сиденье, а лошадь поставила торчком уши, вскинула голову, тоже уставилась на нас.

И вот они смотрят, удивляются, а я бодро выкрикиваю:

— Здравия желаю, тётя Маня! Следую вашему совету, дышу чистым воздухом. Ах, какой тут славный воздух! Ах, какой аромат! Дёмушка, ты дышишь? Дыши, брат, дыши. Учись. Вдох-выдох! Вдох-выдох! Раз, два! Раз, два!

И, не сбавляя темпа, мы прошлёпали мимо по грязи, по дороге и, лишь когда косилка осталась позади, услышали тёти Манин возглас:

— Ну и ну!

А больше тётя Маня ничего и не сказала. Она даже и на корзину с петухом не глянула, так мы её огорошили своими вдохами-выдохами.

Но когда косилка вновь застрекотала позади, мы на всякий случай припустили бегом.

Луг спускался к речке. По берегам речка заросла кустами. Воды в ней после дождя прибыло, по самой быстринке несло и крутило ольховые листья, воздушные белые пузыри, какие-то сучочки и щепочки.

Через речку был мост. Мы перебежали на ту сторону и только там почувствовали себя на полной свободе.

Дёмушка подошёл ко мне, хлопнул по корзине и сказал:

Давай ему выдадим за это премию.

— Что верно, то верно, — сказал я. — И в деревне, и тут Спиря не подкачал, сидел смирно. Только не часто ли ты выдаёшь ему премии? Кукарекнул на дороге — премия; не кукарекнул — опять премия… Не испортишь его? С толку не собьёшь?

— Ну что ты! Хорошего петуха никакой премией не испортишь, — ответил уверенно Дёмушка, пошарил в кармане и открыл над корзиной крышку.

Спиридоныч — тут как тут! — сразу высунулся и премию с Дёмушкиной ладони склюнул в один приём. Видно, он и в самом деле привык получать награды чуть ли не каждые пять минут, и за всё, за всё. А ещё он хотел выскочить, подразмяться, да я сам решительно захлопнул крышку:

— Нет уж! Если кто встретится опять, я во второй раз делать вдохи-выдохи не хочу. Сиди, не кукарекай до места. Оно, по-моему, недалеко.

— Близёхонько, — кивнул Дёмушка.

Дорога пошла вверх, в гору. На самой горе над жёлтым и почти отвесным обрывом стояли высокие сосны. Вершины их чуть заметно покачивались, касались облаков, и это, наверное, были те самые сосны, в которых жил-отдыхал гром.

Путь к соснам сплошь усыпали разноцветные камушки. Их навымывало тут летними ливнями целые россыпи. Они хрустели под ногами, катились вниз.

А дорога забирала всё круче да круче, и когда мы наконец добрались до сосен, так тут же и повалились и едва отдышались.

А зелёные луга и речка были теперь как на ладони. И работала там не только тётя Маня. На лугах и народу было полно, и коней, и там даже бегал проворный тракторок. Просто второпях мы тогда никого и ничего не заметили, с перепугу всё очень быстро проскочили, а теперь вот сидим с Дёмушкой, издалека, сверху посматриваем и весело удивляемся:

— Смотри, какой крохотный тракторишка! Будто шустрый жучок на резиновых колесиках.

— Люди ещё меньше. И которая тут мама, которая не мама, трудно и угадать. Разве что по белому пятнышку в лугах, по платку… А хочешь, покажу, в какую сторону вчера наш папка ездил? Во-он в ту! Во-он оно где, Калинкино-то. Там уже совсем почти ничего не видно, телеграфные столбы вдоль дороги и те, как булавочки.

Зато здесь, наверху, всё было очень большим. Здесь были большими и сосны, и густая, обрызганная дождём трава на поляне, и даже тихие, задумчивые колокольчики синели в траве такие крупные, что каждый цветок едва бы поместился на Дёмушкиной ладошке.