Передохнула. Потом снова. Очень смешно и громко.

Николай Иванович оглядывался, стеснялся. Люська взрослая, Люська девочка. Николая Ивановича мгновенные перемены смущали, сбивали с толку, он терялся, не успевал перестраиваться. В Люську с размаху врезался парень с сумкой Adidas.

— Чего ревешь белугой!

— Я белуга? — Люська ткнула поводок Николаю Ивановичу, смерила парня взглядом. — Ах ты, Адидас несчастный! Японский поклон — начали!

— Чего начали? — оторопел парень.

— Приемы!

Парень отмахнулся от Люськи сумкой и скрылся.

— Понял? — спросила Люська Николая Ивановича.

— Не понял.

— Вначале кланяемся по-японски… — Люська поклонилась по-японски, как она считала. — Делаем магические жесты… — Тоже, как она считала:

Николай Иванович, не менее оторопело, чем Адидас, смотрел на Люсю.

Их окружили любопытные.

— Ладно, — сказала Люся и взяла у него поводок. — Научу потом — адское каратэ.

Николай Иванович впервые пожалел, что нет здесь сейчас Зои Авдеевны, может быть, она сумела бы обуздать Люську. Осторожно спросил, когда Люся уже окончательно успокоилась:

— Если вместо мороженого купим что-нибудь другое?

— Сегодня хочу мороженого. Как у тебя самого горло? Еще с гландами?

Николай Иванович испугался, что Люся начнет проверять у него горло, быстро ответил:

— С гландами.

— Надо есть мороженое, пока ты с гландами.

— Ты так думаешь?

— Я знаю.

— Не наоборот? — засомневался Николай Иванович.

— Раньше было наоборот, а теперь нет. Теперь все наоборот, что было раньше. — Люся уже сворачивала к будке с надписью «Мороженое». Она давно заприметила будку.

— Постой здесь с Пеле, я куплю. Ты не знаешь ассортимента.

Николай Иванович дал Люсе деньги и остался стоять с Пеле. Пеле начал себя вылизывать — забрызгался, что ли, когда поскользнулся на апельсиновой корке?

Люся вернулась с двумя простыми вафельными стаканчиками.

— Тебе не надо, — сказала Николаю Ивановичу, — простудишься.

— Ты сама, пожалуйста, но простудись.

— За меня не волнуйся, я удивительно сильная. Может, все-таки будешь? — протянула стаканчик.

— Ешь, — сказал Николай Иванович. — Я покормлю Пеле.

Люся принялась за стаканчик, а Николай Иванович часть мороженого на круглой бумажке, которой был закрыт стаканчик, дал Футболисту, положил перед ним на землю и сам все-таки начал есть остальное. Хотелось не отставать от Люськи. Мороженое зимой на улице он не ел с тех пор, когда жил под кличкой Коноплястый. Мимо двигалась старуха в ржавой шубе с высоким тяжелым воротником, прикрытым сверху бархатной, как тазик, шляпкой. Старуха в просвет воротника, как сквозь амбразуру, прогремела:

— Непозволительно кормить ребенка мороженым зимой.

«Так и знал», — подумал Николай Иванович и в ответ вежливо приподнял шляпу.

— Ребенок не собака, — последовало из амбразуры, и шуба двинулась прочь.

Николай Иванович смутился, Люська не дрогнула, только сказала:

— Старух не терплю.

— Нехорошо, Люся.

— Бабушек люблю. А старики добрее, не замечал?

— Я потрясающе добрый, — сказал Николай Иванович.

— Ты не старик, теперь все наоборот, я говорила. — Это была явная не прикрытая ничем уступка Николаю Ивановичу. — Купим джинсовый костюм.

— Кому?

— Тебе, когда потеплеет. Наклонись.

Николай Иванович наклонился. Люська сняла с него шляпу и примерила ему свою полосатую кепку.

— Пожалуй, слишком. — И нахлобучила снова шляпу. — Я над этим еще подумаю.

— Но…

— Со шляпой расстанешься — она мешает тебе жить.

— Я ношу ее всю жизнь.

— Всю жизнь и мешала.

Капли мороженого упали Николаю Ивановичу на пальто. Николай Иванович уже мечтал избавиться от стаканчика, в растерянности вертел его в пальцах. Подставил Пеле. Футболист сунул в стаканчик язык, подождал, пока стаканчик приклеется, и легко отправил в рот. Дрожь от удовольствия пробежала по хребту Футболиста и подняла шерсть на хвосте, будто траву ветерком.

— Ты не умеешь есть мороженое на улице, — сказала Люся и свой стаканчик тоже подставила Пеле, чтобы он насладился. Варежкой начала очищать пальто Николая Ивановича. — Ты как маленький, погляди на себя.

Николай Иванович застенчиво переминался и сделал движение вперед-назад головой, тоже от застенчивости. Люся закончила вытирать пальто, отошла, поглядела — чистое…

— Надо, чтобы между твоим животом и стаканчиком было расстояние, тогда капли будут падать не на тебя, а на мостовую.

Николай Иванович кивнул, он понял.

— Может, ты живот отрастил? Нет? Как у тебя с мускулами? Крепкие? Гиря у тебя есть?

— Гиря? — испугался Николай Иванович. — Какая?

— Пудовая…

— Что-о? — у Николая Ивановича глаза полезли на лоб.

— Ты должен быть сильным, но не толстым. Улавливаешь разницу?

— Улавливаю…

Николай Иванович никогда не был сильным, но и толстым не был.

— Нельзя как-нибудь без нее? — робко спросил Николай Иванович.

— Без гири нельзя.

«Так что же это? — в отчаянии подумал Николай Иванович. — Гиря и адское каратэ сразу!» Но решил промолчать и не напоминать, хотя бы о каратэ. Тем более, Люська, к счастью, отвлеклась: ее внимание переключилось на витрину, в которой были выставлены раскрашенные дамы — манекены.

Люська сощурилась, ногу поставила за ногу: мечтала, забыв о гирях. Николай Иванович и Пеле ждали. А куда спешить? Дамы в витрине были в длинных платьях, в сверкающих ожерельях и серьгах, в прическах, таинственно, серебристо улыбались.

— Нравятся? — спросила Люська, не оборачиваясь и не отрываясь от витрины.

— Кто? Они? Ну, если…

Люська не выслушала ответа.

— Когда вырасту — буду красивой.

— Ты красивая.

— Нет. Только для своего возраста.

— Почему?

— Мне еще не разрешают пользоваться гримом, как ты не понимаешь! — она сверкнула глазами в его сторону.

— Тебе это не надо.

— Надо. Хочу, чтобы на меня все смотрели, как на них.

Вот откуда красный шарф, полосатая кепка, вишни на застежках-«молниях», собачка на поводке.

— Знаешь, как это называется? Тщеславием.

— Ты ничего не понимаешь в женщинах.

— Я? — Николай Иванович растерялся.

— Да. Ты. Иначе бы ты женился.

Люська почувствовала, что обидела, нахмурилась, недовольная собой.

— Извини.

Они оставили витрину и пошли. Как ни странно, на этот раз первым шел Пеле, за ним — Люся и последним — Николай Иванович. Он смотрел на Люсю и понимал, что она переживает, и он тут же пожалел ее и простил, догнал, пошел рядом. Люська сказала:

— Я очень прямолинейная. Мне все говорят. Трой не обижается. Кирюша ранимый. Его надо тренировать, чтобы закалился. Ты ранимый?

Он ранимый, или просто несчастный, или просто никакой?

— Я тоже буду закаливаться, — сказал Николай Иванович.

— Обижаться не будешь?

Или они с Люсей быстро шли, или Пеле совсем не шел, но он оказался уже сзади.

— Не буду обижаться.

— Я не тщеславная, — сказала Люська. — Я очень целеустремленная. Разница, верно? — Люська засмеялась. — Пойдем в кино — я давно хотела посмотреть «Доску».

— Какую доску?

— Английская кинокомедия про доску. Ты любишь фильмы о чудаках?

— Люблю.

— Я тоже.

— Чудаки всегда веселые.

— И умные, — добавила Люська, — потому что им ничего не надо. — Люська засмеялась: — Кроме шоколада!

Николай Иванович серьезно посмотрел на Люську: или она все понимает, или сказала все это случайно.

— Как же мы пойдем?

— А что?

— А этот… — Николай Иванович показал на Пеле.

— Спрячешь под пальто. Пронесешь мимо билетерши. В зале я у тебя его возьму. Купи места у стенки, над кассой висит план.

Николай Иванович купил билеты у стены. Перед входом в кинотеатр Люся заставила его расстегнуть пальто, взять Футболиста и спрятать на груди. В толпе был Адидас, он тоже собирался идти в кино. Люська подлетела к нему. Адидас отшатнулся и загородился сумкой.