— Ох ты. Извини, старина, извини.
Он побрел по коридору, похлопывая по карманам пиджака — не забыл ли трубку и кисет — и, бормоча под нос что-то о «чертовых адмиралах», скрылся за дверью.
Восьмой барак был тридцати пяти ярдов в длину и десяти в ширину, и Джерихо не заблудился бы в нем даже во сне; возможно, чего доброго, он и бродил по нему во сне. Наружные стены были тонкими, а через пол, казалось, проникала сырость с озера, так что по ночам в помещениях, тускло освещенных слабыми голыми лампочками, становилось свежо и промозгло. Мебель в основном состояла из столов на козлах и складных деревянных стульев. Это напоминало Джерихо церковный зал в зимнюю ночь. Не хватало только расстроенного пианино, на котором бы кто-нибудь выстукивал: «Земля надежды и славы».
Барак был распланирован наподобие сборочного конвейера, главного этапа процесса, который начинался далеко в ночи, может быть, за две тысячи миль отсюда, где к поверхности поднималась серая рубка подводной лодки и оттуда текла струйка адресованной командному пункту радиограммы. Эти сообщения перехватывались на всевозможных постах подслушивания и передавались по телетайпу в Блетчли. В пределах десяти минут после передачи, когда подводные лодки только готовились к погружению, радиограммы по тоннелю поступали в регистрационный зал восьмого барака. Джерихо забрал содержимое проволочной корзины с надписью «Акула» и подошел к ближайшей лампочке. Время сразу после полуночи обычно было самым оживленным. За последние восемнадцать минут перехватили шесть сообщений. Три состояли всего из восьми знаков: Джерихо предположил, что это метеосводки. Но даже самая длинная из шифрограмм включала не более двух дюжин четырехлитерных групп:
JRLO GOPL DNRZ LQBT…
Пак поглядел на него со скучающим видом, словно говоря: ну что тут поделаешь?
— Сколько за день? — спросил Джерихо.
— По-разному. Полторы-две сотни. И число их растет.
В регистрационном зале Акулой не занимались. Надо было заносить в журнал Морскую свинью, Дельфина и все другие шифры Энигмы, а затем передавать через коридор в кабинет шифровальных ключей. Здесь специалисты по шифрам просеивали их в поисках ключей: знакомых позывных радиостанций (Киль, к примеру, был JDU, Вильгельмсхафен — KYU), сводок, о содержании которых можно было догадываться, или сообщений, зашифрованных в одном ключе, а теперь передаваемых в другом (их помечали двумя крестиками и называли «поцелуями»). Чемпионом в этом деле был Этвуд, и девушки из женского корпуса королевских ВМС злорадствовали за спиной, что это единственные поцелуи, которые он вкусил.
В расположенной рядом большой комнате, которую так и называли — Большая комната, — шифроаналитики с помощью «шпаргалок» создавали возможные решения, а затем испытывали их на дешифровочных машинах. Джерихо оглядел расшатанные столы, жесткие стулья, тусклые лампочки, впитывая прокуренный воздух, атмосферу студенческой библиотеки и ночной холод (большинство шифроаналитиков не снимали пальто и варежек) и задавая себе вопрос, зачем — зачем? — он так охотно вернулся. Здесь находились Кингком, Праудфут, Апджон, Пинкер, де Брук и человек шесть незнакомых ему новичков, в том числе один молодой парень, нахально, как у себя дома, рассевшийся на стуле, который когда-то сохранялся за Джерихо. Столы были завалены шифровками, словно избирательными бюллетенями при подсчете голосов.
Пак скороговоркой упомянул о каких-то расшифровках старых депеш, но Джерихо, загипнотизированный присутствием на его месте постороннего, потерял нить разговора и прервал Паковского.
— Извини, Пак. Ты о чем?
— Я говорил, что мы узнаем содержание шифровки через двадцать минут после ввода. Акула полностью читаема вплоть до среды, до смены метеокода. Так , что теперь у нас ничего не осталось. Кроме истории. — Вяло улыбнувшись, потрепал Джерихо по плечу. — Пойдем покажу.
Когда шифроаналитик полагал, что нащупал возможность расшифровать сообщение, его догадка посылалась из барака на проверку бомбочкой. И если он оказывался достаточно искусным или везучим, то через час или через день бомбочка, проделав миллион преобразований, раскрывала настройку Энигмы. Эта информация передавалась из машинных отсеков обратно в дешифровочный зал.
Этот зал из-за шума загнали в дальний конец барака. Но Джерихо трескотня машин нравилась. Это были звуки удачи. Самые худшие воспоминания сохранились о ночах, когда в здании царила тишина. Дюжину английских дешифровочных машин типа «X» переделали для копирования действий немецкой Энигмы. Это были большие громоздкие устройства — пишущие машинки с роторами, штепсельным коммутатором и цилиндром, — за которыми сидели ухоженные дебютантки.
Бакстер, доморощенный барачный марксист, проповедовал теорию, согласно которой служащие Блетчли (в большинстве своем женщины) подразделялись, как он выражался, по образцу «английского классового строя». Дрожащие от холода на береговых станциях радиоперехватчики в большинстве своем составляли рабочий класс и даже не подозревали о тайне Энигмы. Операторы бомбочек, работавшие в расположенных неподалеку сельских домиках и на новой большой установке рядом с Лондоном, являлись мелкой буржуазией и имели об Энигме смутное представление. Девушки из дешифровочного зала, работавшие в самом центре Парка, в большинстве своем принадлежали к высшим слоям среднего класса и даже к аристократии и знали все — секреты буквально текли сквозь пальцы. Они печатали буквы первоначальной шифрограммы, а с расположенного с правой стороны машины типа «X» цилиндра медленно ползла похожая на телеграмму полоска клейкой с изнанки бумаги: на ней был расшифрованный текст.
— Эти трое работают с Дельфином, — сказал Пак, указывая в другой конец зала, — а двое у двери как раз начинают Морскую свинью. А у этой очаровательной юной леди, — поклон в ее сторону — думаю, Акула. Разрешите?
Она действительно была совсем юная, лет восемнадцати, с рыжими кудряшками и большими карими глазами. Подняв глаза, одарила его ослепительной улыбкой. Пак, наклонившись, стал разматывать с цилиндра бумажную ленту. При этом одна рука небрежно, будто так надо, легла на плечо девушки. Джерихо позавидовал непринужденной манере Пака. Чтобы набраться храбрости, ему понадобилась бы неделя. Пак показал расшифрованный текст: VONSCHULZEQU88521DAMPFER1TANKER WAHRSCHEINUCHAM63TANKERFACKEL…
Джерихо, отделяя слова, водил пальцем, переводя про себя: «Капитан подводной лодки фон Шульц находился в квадрате 8852 координатной сетки и потопил один пароход (определенно) и один танкер (вероятно), а также поджег еще один танкер… »
— Какого это числа?
— Смотри сюда, — показал Пак. — Sechsdrei. Шестого марта. Мы расшифровали все, начиная с этой недели до смены метеокодов в среду ночью, так что теперь возвращаемся назад и поднимаем радиоперехваты, которые пропустили раньше. Эта — что там? — шестидневной давности. Герр капитан фон Шульц, возможно, теперь за пятьсот миль оттуда. Боюсь, депеша представляет всего лишь академический интерес.
— Бедняги, — произнес Джерихо, второй раз водя пальцем по ленте. 1DAMPFER1TANKER… Сколько замерзающих, тонущих и горящих собрано в одной этой строчке! Как назывались корабли? Сообщили ли семьям членов экипажей?
— Через тип «X» остается пропустить с этой даты еще приблизительно восемьдесят депеш. Посажу еще двоих операторов. Через пару часов закончим.
— А потом?
— Потом, мой дорогой Том? Думаю, потом возьмемся за головоломки, оставшиеся с февраля. Но это уже можно считать историей. Февраль? Февраль в Атлантике? Археология!
— Есть какие-нибудь успехи с четырехроторной бомбочкой?
Пак покачал головой.
— Во-первых, невыполнимо. Нечего и думать. Если есть проект, то он оказывается теоретическим нонсенсом. Проект, который должен работать, не работает. Иногда не хватает материалов. Или не хватает инженеров… — Он устало махнул рукой, словно желая навсегда избавиться от надоевшего дела.