Василий К. Пак допускал, что Дзержинский, как реальный политик, двурушничал. Прозорливый практик, имеющий достоверную и полную информацию о положении в стране, проницательный и всемогущий глава ВЧК не мог не понимать обреченность большевизма, пусть даже в перспективе. Не заботился ли он, зная, что сам-то из-за болезни не выживет, прежде всего об участи тогдашнего главного насельника Кремля - Ленина? Мотив выживания в игре с Яковлевым, да и вообще во всей затее под кодовым названием "Трест" играл, по мнению корейца, много большую роль, чем сообщает официальная история.

Итак, говорил Пак, представим себе первую ночь беседы Яковлева и Дзержинского. Встречаются двое. Два мощных характера. Это не дознаватель и захваченный шпион, это двое вербовщиков, которые проводят мастерское взаимное и, как оказалось, далеко не бесцельное обольщение. Никто ведь не знает, что ждет Россию. За окнами особняка на Лубянке ночь 1918 года.

Истории ещё предстоит вынести оценку исхода сшибки двух не только сильных, но и умных, гибких, к тому же равных по происхождению личностей. Взаимный интерес налицо. Взаимное уважение тоже. Как и традиции воспитания и мировоззрения. Расхождения лишь в теории. В выборе методов и путей переустройства России. Такое может явиться началом своеобразного товарищества.

Кореец называл ночной неформальный допрос Яковлева Дзержинским "ночью великого взаимного обольщения". Источник вдохновения для взаимных импровизаций был один и тот же - неумная жажда власти. А значит, оба лгали не только друг другу, но и каждый сам себе. Взаимная ложь двух политиков и разведчиков, сближающих не позиции, а интересы, в атмосфере изощренной игры умов и воли сама по себе эстетически прекрасна. Василий К. Пак называл эту ложь "филигранью правды". И к рассвету, по его толкованию, ни Яковлев, ни Дзержинский уже не могли иметь четкого представления, с чем же они имеют дело: с правдой или ложью? Взаимная торговля зашла слишком далеко. Принципы были отставлены. И оба уже не знали определенно, когда же они правдивы каждый с самим собой и друг перед другом вместе...

Это и есть, говорил кореец, искусство поедать сыр в мышеловке, который оказывается отнюдь не бесплатным. Цена подобного лакомства - не всякому по карману.

Психологически и ситуационно стереотип тандема Дзержинский-Яковлев повторился шестьдесят лет спустя в Вашингтоне, с поправкой, конечно, на новое историческое время и место. Повтор будет описан ниже, в разделе "Завербованные тени".

Вокруг эпизодов из истории разведок на Алексеевских информационных курсах имени профессора А. В. Карташова ломалось достаточно копий. Дискуссии, впрочем, не носили теоретического характера, принимая во внимание недостаток достоверных источников, а также прошлое профессуры преимущественно в качестве "практикующих юристов". Каждый случай рассматривался, прежде всего, как прецедент будущих решений и действий курсантов. Тандем же "Дзержинский-Яковлев" обсуждался как классический казус взаимопроникновения сетей, с одной стороны, шпиона за шпионами, и нелегальной, с другой. Йозеф Глава сравнивал это с хоккейным матчем двух команд, игроки которых в одной раздевалке и в кромешной темноте напяливали на себя форму, не ведая, кому какая достанется, хотя на льду прекрасно потом узнавали друг друга в лицо. А что у каждого в стремительной свалке за душой и кто действительно за кого играет, даже тренеры не всегда ведают.

И здесь мы возвращаемся к сути вопроса относительно того, чем же занимался охотник за шпионом, пока шпион обхаживал и вербовал "контакт поддержки" и наставлял его на путь формирования сети для сбора информации или оказания влияния. Ответ: выступал с ним в тандеме. Со своей стороны выявлял и обрабатывал агента, уже завербованного нелегалом или ещё только на пути к предательству. А, возможно, и вел разговоры с самим нелегалом в духе эпохальной ночной беседы Дзержинского с Яковлевым.

Разбирался на занятиях в качестве прецедента курьезный оперативный контакт агентов и более позднего времени.

Сотрудник германского министерства иностранных дел Петер Клейст дважды - в декабре 1942 года и в июне 1943 года - встречался в Стокгольме с неким Эдгаром Клауссом, который предложил дипломату организовать встречу с "Александровым", заведующим отделом Европы в советском комиссариате иностранных дел. Клаусс дал понять, что Сталин склоняется к тому, чтобы предложить Гитлеру на определенных условиях сепаратный мир.

Эдгар Клаусс продублировал предложение стокгольмскому резиденту Абвера, разведки Вермахта, руководитель которой, адмирал Канарис доложил о контактах Гитлеру. Фюрер в ярости от "бесстыдной еврейской провокации", как он начертал в своей резолюции на донесении, приказал провести расследование "расового прошлого" Александрова. В донесении британской разведке, на которую Клейст, видимо, тайно работал, сообщалось: "Розыск проводился с особым тщанием, но закончился безрезультатно из-за отсутствия генеалогического дерева Александрова, которое оказалось невозможно запросить в Советском центральном бюро по идентификации расового происхождения".

Так идиотски, как и все, что связано в разведке с идеологией, в данном случае нацистской, завершилась попытка установить связь между Москвой и Берлином в разгар Второй мировой войны. Пак по этому поводу изрек: "Еще одно доказательство того, как идеи опошляют разведывательные операции..."

Всякая идеология, будучи подгонкой фактов под спущенные сверху стереотипы, с одной стороны, и разведка реальных данных несовместимы по определению. Представим себе, что Яковлев и Дзержинский потратили бы ночь на диспут "об идеалах"! А именно "идеалами" и морализаторскими пошлостями засалены писания о спецслужбах, включая мемуары не очень успешных сановников "из Центров".

Дипломная работа коллеги по курсам, эстонки Марики Тиллиб, называлась "Анализ информационной ценности историй разведок и контрразведок в изложении официальных агентств". Все эти работы без исключения, сделала Марика вывод, представляют собой рекламные буклеты, выполненные в неуклюжей литературной манере и с претензией на объективность. Дезинформация есть искусство утонченное. Спецслужбы, вполне сносно владеющие им в профессионально-оперативном смысле, то есть в подполье, напрасно, однако, вторгаются в область публичности. В открытом информационном пространстве целесообразнее использовать литературных наемников, которые и нанесут косметику на что угодно...

В отзыве на работу Марики Николас Боткин, сам автор двух или трех "буклетов", написал: "Основной вывод банален. Читая упомянутые произведения, все и без откровений госпожи Тиллиб подумали примерно тоже самое, но все же не посчитали нужным формулировать свои выводы столь прямолинейно, во всяком случае, письменно. Теперь, когда эта бестактность совершена, остается сожалеть о том, какими увидят нас, авторов этих "буклетов", и сегодняшние читатели, и потомки".

Одиннадцать страниц реферата Тиллиб заканчивались квелой фразой: "В каждой опубликованной истории каждой разведки наибольший интерес представляет не то, что написано, а то, о чем умалчивается. Эти умолчания обусловлены внутриполитическими расчетами, а в более широком смысле скрытым комплексом стыдливости перед родственниками и близкими, а также мировым сообществом либо за преследуемые цели, либо за применявшиеся методы, если не за всю свою деятельность в целом".

Боткин не проявил снисходительности к "открытию" эстонки, оценив её работу как неудовлетворительную. Но Марика говорила потом, что в глубине души мэтр думал точно так же как и она. "Пусть я не первой попала в точку, - сказала Марика, - но попала сама. Большего Боткину и не требовалось".

Всякое человеческое существо уникально и шпионы представляют среди них самые вариантные и изменчивые особи. Шпионить само по себе, то есть то, что делает шпион, является абсолютно не стандартным занятием в общечеловеческом понимании. Однако и в разведке, если рассматривать её в качестве известной специализации, конечно же, имеются свои стандартные вещи. И главный "стандарт" нелегала - в его безликости, полной внешней непричастности к чему-либо особенному.