Вышел кузнец Никифор, пообождал немного, чтобы утихли. Но никто не смолкал, и кузнец загремел, перекрикивая шум:

— Дадим? Ну ладно. Дадим. А другим что сеять? Гальку с реки? Площадь прибавили? Прибавили. Семфонд в обрез? В обрез. Она больно умна. Она возьмет вдвое, а другим не хватит. Додумалась! Так и дурак урожай сымет. («Только бы без мата», — подумал председатель.) Мое мнение — не давать. И все тут. Не давать!

— Гляди-ка отковал! — крикнул Гриша, и утихшие немного люди снова зашумели.

— Вы уж извините, — сказал Павел Кириллович, наклонившись к Дементьеву. — Это Ленка у нас всегда такая заводиловка. Как только выйдет, всегда так…

— А почему? — пожал плечами Дементьев. — Хорошо. Наконец-то разговорились. А то сидят, как в театре.

И Павел Кириллович, совершенно сбитый с толку, махнул рукой и напустил печаль на лицо.

Минут десять гудела изба. Многие закурили, и дым голубой холстиной заколыхался над головами.

Дементьев встал. Сделалось тише.

— Товарищи, — сказал он, — можно мне сказать?

— Давай, — крикнул Никифор.

— Предложение Зориной интересное. Это новаторское предложение. Вот вы говорите: нормы, нормы… А как составляются эти нормы? Мы приезжаем к вам, смотрим и записываем. Вы — хозяева норм. Конечно, нельзя ломать нормы с кондачка, не подумавши.

— Вот то-то и дело!.. — сказал Никифор.

— Но предложение Зориной не из таких. Пора забывать сиротские военные нормы. Кроме того, у них на участке имеются все предпосылки: земля там прекрасная, вспашка проведена действительно отлично. Так или не так?

Все молчали.

— Все дело в том, чтобы было желание. А такое желание, я вижу, есть. Вон Гриша с кузнецом чуть не подрались. Мое предложение — дать полторы нормы семенного зерна бригаде Зориной.

— А где его взять? — спросил Никифор.

— Это ваше дело, где взять. Вы колхоз. Подумаете хорошенько — найдете. А райотдел сельского хозяйства поможет. И райком партии…

В конце концов порешили точно подсчитать семфонд и, если хватит, передать излишки Зориной.

Люди расходились по домам.

Небо, усыпанное мелкими звездами, чернело над деревней. То и дело распахивалась скрипучая дверь правления, и прокуренный луч вырывался на волю, и люди останавливались на ступенях, привыкая к темноте, и их длинноногие тени стлались поперек дороги. Во всех концах перекликались ребята. «Девоньки, где вы? Обождите!» — кричала Настя-трусиха, дочь кузнеца Никифора. «Ау, мы тута!» — отзывался издали, подделываясь под девичий голос, Гриша.

Пожилые шли молча, гуськом, прижимаясь к заборам и палисадам. Кое-кто тащил под мышкой скамейку.

Дверь отворялась все реже, реже, голоса утихали, и в окнах изб загорались огни. Сейчас поужинают, умоются, лягут спать.

Дементьев шел ночевать к Павлу Кирилловичу. В его ладони жужжал ручной электрический фонарик, и кружок, похожий на луну, изгибался перед его ногами, то бледнея, то наливаясь молочным светом.

— Держите правей! — говорил Павел Кириллович. — Там в грязь угадаете.

— Хорошо прошло собрание, — сказал Дементьев,

— Какое там хорошо! Не налажена еще дисциплина. Да вот Ленка всегда…

— Вон что! — раздалось сзади.

— Э, легок черт на помине. Ну, проходи, — сказал Павел Кириллович сторонясь.

— А я с вами.

— Что такое? — быстро спросил агроном. Фонарик перестал жужжать.

— Пойдемте. Ну ее, — поморщился Павел Кириллович. — Или вы с ней у Наталки не наговорились?

— Вы идите, — сказала Лена, — а он догонит.

— Да, идите, идите, — закивал Дементьев.

— Ну, как знаете. Избу-то найдете? Во-он, глядите, огонек за колодцем, где березы. Видать?

В темноте не было видно ни берез, ни колодца, но Дементьев кивнул. Павел Кириллович ушел, и долго было слышно, как сапоги его чавкают по грязи. Неясный шум ледохода, похожий на сонное бормотанье, вместе с влажным ветром доносился от реки.

— Чего же вы стали? — сказала Лена. — Ступайте.

— Нет. Вы идите вперед. Мужчине полагается сзади.

— И давно такой закон вышел, чтобы мужикам позади баб ходить?

— Так полагается.

— Ну пойдемте, если полагается. Уезжаете завтра?

— Уезжаю.

— Можно вам написать, если вопросы какие-нибудь будут?

— Пишите.

— Я прямо на квартиру вам буду писать. Ладно? Вы не думайте, адрес-то ваш я схоронила. Вот он.

И Лена достала из-за рукава какую-то бумажку и потрясла ею в темноте.

— Хорошо. Пишите на квартиру, — сказал Дементьев.

«Зачем тебе нужно кривить на каждом шагу? — подумал он с горечью — Ты даже не помнишь, что оставила мой адрес на подоконнике в доме Наталки. Может быть, сказать, что адрес этот лежит у меня в бумажнике?»

Они проходили мимо избы кузнеца. В окно было видно, как жена его разливала из кастрюли чай. Над столом висела лампа под жестяным самодельным абажуром.

— Почему вы молчите, Петр Михайлович? — спросила Лена,

— А что?

— Присоветуйте что-нибудь. С чего начинать? На что нажать больше? Какое ваше будет напутствие…

«Какое мое будет напутствие? — подумал Дементьев. — Не играй со мной, как с маленьким, Лена. Не такой уж я маленький. Вот такое мое напутствие…» — и спросил вслух:

— Удобрения-то у вас хватит?

— Еще не подсчитывали.

— Ну вот. А разболтали, что все учли, — раздраженно заговорил Дементьев. — Сочинять надо меньше.

— Так, значит, не затевать? — тихо перебила Лена.

— А вы как думаете? Вам надо по двадцать пять тонн навоза на гектар. А ваши двадцать коров…

«Что это я? — Дементьев остановился так, словно наткнулся на стену. — Почему мне хочется обидеть ее?»

Берег был недалеко. Мокрый ветер нёс запахи зимы, снега. Ветер дул вдоль деревни, забирался в палисадники, завывал в окнах недостроенных домов. А на реке шумело, вздрагивало, словно кто-то невидимый тихонько, чтобы не мешать спать людям, перекладывал и кантовал льдины.

— Вот спасибо, — сказала Лена. — И спасибо вам, что удержали…

— Нет, нет, — перебил Дементьев. — Вы меня не поняли. Подсчитайте все и обязательно сейте полторы нормы… И до свиданья… Я устал сегодня, Лена.

Лена ушла, грустно попрощавшись. Дементьев остановился на обрывистом берегу. Внизу в прозрачном тумане медленно шел лед.

В крайней избе открылась фортка, и голос деда Анисима спросил:

— Кто это?

— Свои, — ответил Дементьев.

— А-а, это вы. Идите в избу. Продует.

— Ничего…

Форточка захлопнулась. Ветер гудел в палисаде. Дементьев смотрел на реку, подняв маленький воротник пальто, и ему казалось, что он плавно, словно во сне, несется куда-то вместе с этими звездами и этой землей.

Дементьев собирался уезжать в шесть утра. Но было уже часов одиннадцать, когда он вместе с Павлом Кирилловичем, напившись чаю, вышел на мокрое крыльцо.

— Так вы обернитесь поскорей, — говорил Павел Кириллович, щурясь от солнца. — Без вас мне с эмтээсовцами все равно миром не договориться.

— Приеду. Загляну в пять-шесть хозяйств, заеду в район и вернусь, — отвечал Дементьев, надевая брезентовый плащ в рукава.

Серый в белых чулках жеребец, запряженный в легонькую двуколку, нетерпеливо косил глазом и всем своим видом торопил хозяина: «Ну, едем. Неужели не наговорился!»

— А насчет культиватора обязательно доложите. Скажите, что этого дела я так не оставлю! Запишите. Вот, вот!

Жеребец танцевал.

Дементьев попрощался и поставил ногу на плюшевую от засохшей грязи подножку. Конь взял с места.

— И насчет калийных солей там нажмите, — говорил Павел Кириллович, шагая рядом и держась за крыло.

— Это я не забуду, — ответил Дементьев, поправляя сенное сиденье и прыгая одной ногой по земле. — Да стой ты, черт!

Он натянул вожжи. Но жеребец, своротив набок голову и свирепо раздувая ноздри, переступал красивыми ногами и норовил перейти на рысь.