В шпаргалке, именуемой сборником "Крылатые слова", ничего подходящего не обнаруживается.

Тогда, страдая от жуткого недосыпа, пытаюсь вспомнить что-либо сам. Из памяти ничего, кроме "Без труда... рыбку из пруда", не выуживается. Выхода нет, приходится прибегнуть к запрещенному, хотя и часто используемому мной приемчику. Досадуя на неначитанность свою, цитату из классика выдумываю сам. Пишу так: "Плоды труда ярки и вкусны, плоды безделья - пресны и бесцветны". Афоризм от края до края перенасыщен дидактикой, но - сойдет.

Таким образом, ведущий произнесет следующее: "Как заметил древний философ..." - ну и далее - сентенцию. Остается надеяться, что принуждать редакцию конкретизировать авторство этого перла радиослушатели просто поленятся.

Ну-с, и последнее: "До свидания, друзья! До новых встреч!" Вроде бы все, свобода.

Домашние мои, судя по голосам из кухни, сопению чайника и хлопанию дверцы холодильника, приступили к завтраку. Я достаю скрепку, защипываю ею рукопись и, удовлетворенно потягиваясь, встаю из-за стола, думая, как удивительны превращения написанного мною в радиоволны, затем в почтовый перевод и, наконец, в деньги - законодателя метаморфоз. Взгляд мой падает на журнальный столик, где вижу пухлую папку с моими стихотворными публикациями за все десять лет творческой активности. Каким образом папка оказалась на столике, а не в книжных полках, где ее место, - непонятно, однако, раскрывая ее, уясняю суть моментально и пронзительно ясно. Жеваные, драные листы с наклеенными вырезками, сплошь покрытые той диковатой живописью, что по манере свойственна лишь абстракционистам и малолетним пакостникам. Гнев поднимает веки мои, я срываюсь с места и через секунду тащу за ухо к папке своего наследника Коленьку. И пошло-поехало! Сработала сигнализация - рев, вот уже сын ткнулся в колени заступницы тещи, из кухни прискакала жена, явился, дожевывая бутерброд, тесть в пижамных брюках и в ветхой, дырявой майке... Все - негодующие. Детей бить нельзя, с детьми надо ласково, я не отец, а зверь, и далее - перечисление моих предшествующих грехов, с детским воспитанием связанных.

Дитя, утерев сопли и уцепившись за надежный подол тещиного халата, смотрело, как мне читают нотацию, - торжествующе-мстительно, что меня доконало вконец. Я вспыхнул, и в ту же секунду жена была дурой, теща тоже кем-то около этого определения, и скандал забушевал с открытым переходом на личности. Когда, собрав запас сарказма, супруга заметила, что в действии ребенка существовал элемент истины, ибо вирши мои - бред, я быстренько оделся и вышел из дома. Черт возьми, дурацкое положение! Дурацкое, дурацкое... И все из-за квартиры! По закону площади хватает всем. Значит, на что-то отдельное рассчитывать не приходится. Правда, есть выход: кооператив. Но деньги? Кабала ведь - где бы я ни был, что бы ни делал, пред Родиной вечно в долгу... Размен? Комнатенка в коммуналке? Чушь! Да и что, собственно, значат все эти варианты, перебираемые едва ли не каждодневно, если ни один из них не увлекает всерьез хотя бы потому, что жена мне в тягость, мы давно уже - узники Гименея, и я понимаю, что разрыв с ней неминуем, только вот оттягиваю разрыв всячески не то из-за слабоволия своего, не то из-за сына, не то... Да и порвать?.. Куда деваться? Идти к мачехе, ныне вдове, капризной бабе, вроде меня воспитавшей и так далее, но от которой я буквально сбежал в свое время в нынешнюю мою семейку? Искать другую супругу? Чтобы с квартирой, приятной наружности, без тещи и желательно с покладистым характером? А-а, черт!.. Сплошная неопределенность. Во всем. А ведь тридцать лет. И в главном неопределенность - в работе, творчестве. Все написанное, за исключением десятка стихов, - дрянь, однодневки, неправда... Подхожу, руки в карманах, к "жигулю". Вот ради этой телеги и писал. А что можно создать, когда сверхзадача твоих произведений - штампованная металлическая коробка с примкнутыми к ней такими же штампованными частями из резины, стекла и пластмассы? И еще творил во имя гаража - тоже шаблонного, как и сотня других, в чей стройный безрадостный ряд он втиснут. Идея, ха-ха, куда в случае развода можно вселиться. В гараж!

Готовлюсь забраться в машину, но тут замечаю, что крышка багажника странным образом вздыблена... Тоскливо заползает в глубь живота предчувствие беды. Заглядываю назад. Бампер расплющен и вдавлен в заднюю панель. Крыло съежилось гармошкой. Крышка багажника - горбом. Фонарь - вдребезги. Свежий снежок запорошил следы, однако понятно, что ночью здесь разворачивался лихой грузовичок. Вызываю ГАИ. Составляется протокол. Машина застрахована, но инспектор, соболезнуя, говорит, что случай туманный и рассчитывать на возмещение расходов по ремонту за счет Госстраха - вопрос и ответ. Жена, ребенок, теща и тесть, наспех накинув шубейки, выходят на улицу и читают мне нравоучения номер два. Относительно шикарного теплого гаража и моей лени ставить туда каждый раз машину. Они правы, хотя я и огрызаюсь. Сын Коленька, обожающий автомобили, а мой - более всех, смотрит на него и на меня с искренним сочувствием, за что в душе моей его художества наполовину прощаются. Инспектор застегивает планшет и удаляется, рекомендуя до ремонта на машине по городу не выступать, иначе - до свидания, номера! Но ехать мне надо - сегодня масса дел, и, уповая на трамвай, с ними не справиться. Я пускаю движок и некоторое время сижу пригорюнившись. В довершение всех бед не хватает одной - чтобы зарубили таких мук стоившую передачку.

Стук в стекло. Сосед по дому, он же сосед по гаражу - Игорек Егоров. В недавнем прошлом - демобилизованный воин. Отношения у нас самые приятельские. В школьные годы, если верить жене, Игорек за ней что-то такое - волочился, одним словом, собака. И вероятно, зря он не продолжил это дело всерьез - сейчас бы я мог быть счастлив, кто знает?

Даю комментарии по ситуации, воспринимаемые им довольно равнодушно. Поначалу уязвляюсь его черствостью, но затем сообщается, что ныне Игорь служащий Госстраха, причем по профилю непосредственно меня волнующему - оценке аварий.

Мне гарантируется полное возмещение убытков. После же осмотра так называемых скрытых повреждений первоначально намеченная сумма компенсации волшебно удваивается. Если настроение человеческое и мое, в частности, измерять приборами, то стрелки их, заклиненные в нуле, резво бы поднялись вверх.

- Теперь ремонт, - говорит Игорь, лузгая семечки. - Крыло правится, панель тянется, бампер покупается, крышка багажника меняется, краска белая имеется. Два дня работы, готовь три сотни.

Выходит, от аварии я не пострадал, а напротив. Благодетель сосед доставляется мною в свою страховую контору, а сам я, скрываясь от постовых в дружном потоке автотранспорта, следую на радио.

Посередине проспекта торчит машина ГАИ, но инспекторы внимания на меня не обращают, занимаясь другими бедолагами, сокрушенно топчущимися возле столкнувшихся автомобилей. Одна машина, успеваю заметить, имеет номер серии МНИ - в нее врезались, другая - МНУ. Этот автодорожный казус выжимает из меня первую за день улыбочку.

На радио получаю пропуск в окошечке и поднимаюсь к Сержику Трюфину. Мы сразу идем в буфет, берем по чашечке кофе, обсуждаем, что придется, выкуриваем по паре сигарет на черной лестнице, где заодно происходит и читка моей свежеиспеченной передачки. Вымарывается две фразы, где фигурируют термины "хрустальная люстра" и "колбаса". Термины, посвящает меня Сержик в служебный секрет, находятся в списке запрещенных радиотелевизионной цензурой тем. Хрусталь - это, дескать, пропаганда роскоши и мещанства, неприемлемых для строителей коммунизма, а колбасы в стране не хватает, и потому возможны негативные подсознательные реакции у множества слушателей, кому колбасу заменяет картошка. Кстати, кормят на радио буквально за гроши так, как на месячную зарплату идеологического работника Сержика не пообедаешь в самых роскошных ресторанах. Лично я, дабы перекусить в здешней ведомственной столовой, порой пилю через весь город, пару раз в неделю устраивая себе пиры горой.