Один из недостатков всего изложения — это склонность автора за деревьями не видеть леса и не замечать, что инквизиция была не самоцелью, но орудием определенной церковной и светской политики, и что сама эта политика — как церкви, так и государства — диктовалась своеобразными и, очень часто, строжайше-материальными интересами, хотя внешний идеологический покров носил, конечно, церковный характер. Читателю, в конце концов, начинает казаться, что автор, больше всего занятый изображением инквизиции и церкви, вообще, в качестве исчадий ада, — слишком забывает, что порождены-то эти явления все же не адом, а сплетением весьма реальных сил и условий, — и что главная задача историка именно и заключается в том, чтобы отчетливо уразуметь и объяснить характер этих сил и причины их победы в одну эпоху и поражения в другую.

Все сказанное не мешает, повторяем, признать книжку Арну далеко не бесполезною работою для общего ознакомления с историей знаменитого церковного трибунала, оставившего в истории человечества такую страшную память. Читатель, даже не имеющий понятия об инквизиции, прочтя книгу Арну, получит отчетливое представление не только о зарождении и эволюции этого учреждения, но и повседневной его практике, о всем его делопроизводстве, о бытовой стороне его. В русском переводе выпущено все то, что в книге Арну не имеет прямого отношения к инквизиции, а касается лишь истории церкви вообще и местами загромождает изложение. От этих сокращений, книга Арну несколько уменьшилась в объеме, ничего не потерявши из больших достоинств, которые ей присущи, как научно-популярной книге по истории инквизиции в точном смысле слова. Живая, талантливо и популярно, с большим подъемом написанная работа Арну окажется весьма полезной в России, где историография инквизиции чрезвычайно бедна.

Е. Тарле.

Согласно поэтическому выражению отца Лакордера, и его «Истории о святом Доминике» — «двенадцатый век не закончил своего пути так, как он его начал, и когда при наступлении вечера, он склонился к закату, собираясь перейти в вечность, церковь, казалось, склонилась вместе с ним, преисполненная тяжелых дум о будущем».

Действительно, народы отдавшись телом и душой всемогущему, абсолютному руководству церкви, несмотря на все свое невежество, пришли наконец к заключению, что церковь не способствует их счастью.

Подавленные гнетом какой-то невыразимой тяготы, дошедшие до последней степени бедствия и страдания — они всячески старались освободиться от цепких уз духовенства и готовились найти в реформе религиозной дисциплины и существующих догматов средство от тяготевших над ними стольких непосильных страданий.

Даже по словам Лакордера, свидетельство которого в данном случае не может вызывать сомнения, «раскол и ересь, которым благоприятствовали плохое состояние духовной дисциплины и возрождение языческих наук, пошатнули на Западе дело Христово, в то время как неблагополучное окончание крестовых походов, довершило его крушение на Востоке».

У некоторых народностей, напр., на юге Франции, ненависть к духовенству достигла таких пределов, что самое слово «священник» считалось ругательством.

«Священники старались на людях скрыть свои тонзуры».

Дворяне уже не содержали больше на свой счет духовенства, вызывавшего всеобщее презрение и пополняемого исключительно из среды крепостных. Симония, чванство и скупость подтачивали церковь, развращенную своими огромными богатствами.

В Европе происходило такое же движение умов, испытывалось такое стремление освободиться от гнета Рима, которое проявлялось и ощущалось в той же мере тремя столетиями позже, в момент, когда наконец расцвело возрождение.

Конец двенадцатого века был неудавшимся возрождением, потопленным в крови, задушенным в дыму костров.

Ответственность за преступление падает всецело на Иннокентия III.

Он имел в своем распоряжении все, необходимое для беспощадного применения различных способов преследования, унаследованных им от его предшественников на папском престоле и для усовершенствования и урегулирования их.

Первые его усилия были направлены против альбигойцев, ересь которых сильно укрепилась на юге Франции.

Заметив, что ересь эта не поддается никаким увещеваниям и пренебрегает папскими буллами, недовольный, к тому же, способом борьбы, применяемым против нее епископами, он принял решение послать в зараженные местности особых комиссаров, уполномоченных искоренить то зло, против которого епископы оказались бессильными.

Это было весьма важное нововведение, в том смысле, что одни лишь епископы издавна имели власть подавлять ересь.

Поэтому папа не осмелился с места и бесповоротно лишить епископство участия в разрешении вопросов веры, но он сумел свести их власть почти к нулю и избавиться от их вмешательства.

Таким образом он, в сущности учредил инквизицию, однако, еще не придал ей явного облика и прочной организации постоянного учреждения, а удовольствовался назначением «Особой комиссии», не без основания уверенный в том, что время довершит и упрочит начатое дело.

С этой целью, он, в 1203 году, поручил Пьеру де Кастельно и Раулю, монаху из Сито в Нарбонской Галлии, в своих проповедях вести борьбу против альбигойской ереси — что ими и было успешно исполнено. Ободренный этой первой победой, он решил наконец привести в исполнение свой проект и ввести в католическую церковь институт независимых от епископов инквизиторов, которым, как делегатам папского престола, было бы поручено преследование еретиков.

4-го июня, в седьмую годовщину своего папства (29-го мая 1204 года), он назначил своими легатами аббата из Сито и монахов, Пьера и Рауля. Изложив в своей учредительной булле, под видом аллегории, все несчастья, вызванные небрежностью епископов и осведомившись, что в монастыре Сито имеется несколько образованных и ревностных монахов, он объявил аббату, что в полном согласии с кардиналами он поручает ему работу разрушения ереси, повелевает ему обратить к вере еретиков, а неподчиняющихся выдавать светской власти, предварительно предав их отлучению; отбирать их имущество, а их самих подвергать изгнанию.

В обязанность комиссаров входило, именем папы, Филиппа II, короля французского и его старшего сына Людовика, призывать графов, виконтов и баронов всего королевства к преследованию еретиков, и, в награду за их услуги, давать им индульгенции.

Для того, чтобы дать трем монахам возможность успешно выполнить возложенное на них поручение, папа облекал их всей необходимою властью в провинциях Экс, Арль, Нарбонны и во всех тех епископствах, где находились еретики. Он советовал им только действовать по крайней мере по двое в тех случаях, когда не было возможности работать всем вместе.

Король Франции отнесся к этому призыву весьма холодно и воздержался принять участие в этом крестовом походе, так же как графы Тулузский, Фоа, Безие, Каркассон и Коммэнж, отказавшиеся изгнать из своих владений большое количество спокойных и покорных подданных, изгнание которых было бы настоящим разорением для всего края. С другой стороны, епископы, недовольные понижением своего влияния, чинили возможно больше препятствий своим новым конкурентам, которые имели в виду лишить их главной прерогативы: — поддержания веры. Но фанатичные монахи, действующие в интересах самого неба, не так-то легко унывают.

Дьявол в одежде монаха-доминиканца. Немецкая гравюра. 1521 г.

Аббат из Сито, Пьер и Рауль взяли себе в помощники двенадцать других монахов, затем двух испанцев, ставших впоследствии знаменитыми, епископа д’Осма и святого Доминика де Гюсман, основателя ордена доминиканцев.

Тем временем папский легат Пьер де Кастельно был убит, и папа организовал второй крестовый поход против еретиков, главным образом против Раймонда VI, графа Тулузского, решительного покровителя альбигойцев.