Все они были адресованы человеку по имени Питер.

"Я совершенно серьезна, - писала она, - и буду делать то, что необходимо делать. В этом, любимый, мои возможности соответствуют твоим. Ты уже мог, наверное, почувствовать, что мое сердце искренне повинуется твоему".

Вероятно, они принадлежали к какой-нибудь религиозной секте; в городах процветали тысячи верований, многие ничем не лучше обычных суеверий. В том самом письме Джастин писала:

"Когда мы вместе, нам кажется, что нас что-то разъединяет, а когда мы в разлуке - мы оказываемся вместе! Я черпаю силы из слабостей мира и спрашиваю, что будет тебе приятнее, Питер, чтобы я жила для тебя или умерла ради тебя?"

Многого я просто не понимал. Но именно эта неясность, а также близкие и загадочные чувства женщины обдавали меня теплотой.

Я рисовал ее в своем воображении. Какой она была? Темноволосой, светлой, полной или худенькой, какие у нее губы, глаза? Передо мной промелькнули все сладострастные подробности, но, как это ни печально, в них наверняка не было ничего близкого к истине.

Мне никогда не доводилось встречаться с подобной женщиной. Предчувствие смерти, висящее над ней, делало ее еще более притягательной. Я завидовал Питеру. Он, кажется, занимал высокое положение в Англии, но какое именно - я не разобрал. Мне удалось узнать, что он остался в Африке и должен был принять какое-то опасное и рискованное решение. В письмах упоминался президент Африки эль Махассет. И хотя я не разбирался в политике, но все же понял, что Джастин и Питер были замешаны в каком-то заговоре. Последнее письмо было написано позавчера.

"Да, ты, как всегда, прав, - так начиналось одно из писем. - Мы должны расценивать нашу любовь, как мелочь, которая касается только нас. Дело важнее. Я пытаюсь говорить это себе, оставаясь собой. Чтобы спасти мир, мы должны забыть о нашей любви, но я не смогу спасти мир, если лишусь тебя. Ты мой милый и преданный изверг. Я должна иметь и тебя, и дело. Ты действительно сможешь приехать сюда без самообвинений? Я пошила себе новое платье для роскошных ужинов. Абсолютно черное, оно будет так же хорошо утром, как и вечером. Ты должен приехать и убедиться, что я не лгу".

Чем они занимались, где жили, как выглядели - я не знал. Я установил лишь то, что она жила в отеле, но, к сожалению, она никогда не писала своего адреса. Я пытался нарисовать ее в своем воображении, представить себе, какой у нее голос, дотронуться до нее, одетой в платье, которое "так же хорошо утром, как и вечером".

В конце концов я погрузился в сон, а письма, прошелестев, мягко опустились на мою грудь.

Тот день описывать легко, потому что я радовался тому, что когда-нибудь разыщу Джастин. (Что значили по сравнению с ней те женщины, которых я знал, когда был ландсменом? Все они были, словно обглоданные кусты, от которых стараешься убежать, как можно скорее. ) Теперь я понимаю, что мои записи это не только воспоминания о прошлом, но и творчество ради истины. Перед самим собой я должен быть честным. Запомните это на тот случай, если я забуду сказать об этом позже. Но будучи абсолютно честным, я все равно не могу вспомнить то, что происходило на том жутком корабле двадцать лет назад. Двадцать лет - слишком большой срок. Я другой, я был другим.

Но до сих пор я помнил то, что чувствовал, читая письма Джастин, до сих пор слышал шелест страниц на моей груди.

После сна голова стала легче. Возможно, из-за женщины по имени Джастин. Я был в море уже почти девятнадцать месяцев, и печальный способ доставки корреспонденции произвел на меня сильное впечатление. Когда я поднялся на мостик, чтобы проверить автокапитана, над морем вставало солнце. Приближалось тепло дня.

Наша скорость снизилась. Море было неспокойно, к тому же на горизонте виднелись рифы. Самая дальняя их кайма скрывала мрачное северо-западное побережье Африки - место, где Атлантический океан встречался с пустыней Намиба. Я вызвал корму, чтобы узнать, как идет починка автонавигатора. Абдул Демоне ответил почти сразу.

- Боюсь, что не очень успешно, капитан, - сказал он.

Его лицо на экране было озадаченным. Он потер лоб и произнес:

- Дело в том, что перегрелся робот-ремонтник, и я теперь пытаюсь его запустить. Надеюсь, вскоре справлюсь.

- Боже мой, парень, плюнь на работу и берись за навигатор. Он понадобится еще до наступления темноты. Что ты себе думаешь?

- Я проторчал здесь все утро.

- Меня это не волнует. Мне нужен результат. Какой ремонтник не задействован?

- С главной палубы.

- Вот его и возьми. Ты должен был доложить об этом раньше.

- Я вызывал мостик, сэр, но там никого не было.

- Ладно, принимайся за дело, Демоне.

Я выключил экран. В любой момент меня могли вызвать, и я был вынужден торчать на мостике или где-то поблизости. Как постепенно исчезали грузовые корабли, точно так же исчезали и люди с автоматизированных кораблей исчезали, но не все. Последний шаг в автоматизации никогда не будет сделан. Его, конечно, стремятся сделать, но что-то глубинное в человеческом сознании удерживает от такого логичного и естественного завершения. Те обязанности, которые лежали на нашей скудной команде, были ничтожны и могли выполняться гораздо эффективнее кибами и роботами. Наверное, людям просто-напросто становилось жутко при мысли об огромных серых кораблях, бесшумно плывущих в океане и лишь иногда заходящих в порты, о кораблях без человеческой фигуры у штурвала.

Так мы и жили, как паразиты, скорее мешая, чем помогая кораблю. Чувство собственной бесполезности возрастало, когда мы заходили в порты. В старые времена, - я читал об этом, - гавань была оживленным местом. Возможно, и грязным, но человеческим. Современный док - это огромная металлическая пасть. Вы попадаете в нее и проглатываетесь машинами. Машины разгружают, машины выплевывают новые инструкции, машины наблюдают за тем, чтобы вы снова быстренько отправились в путь.

Сейчас работают всего несколько портов. Большие доки быстро заменяют груз. В прежние времена благодаря людской неразберихе и таким институтам, как профсоюзы, можно было надолго застрять в порту, получив заодно береговой отпуск перед новым рейсом. Совсем другое дело теперь. Вся жуткая операция погрузки-разгрузки занимает всего пару часов. А потом вы снова в своей вечной ссылке, часто так и не увидев хотя бы одного человека, прекрасно зная, что страна переполнена людьми. Самое смешное в моей работе - это непрерывное томление одиночеством в мире, где одиночество является ценнейшим товаром.

Силой, сделавшей порты столь эффективными, был голод. Даже в большей степени, нежели автоматика. Очень сложно объяснить, как все страны, даже такие, как Америка и Европейские Штаты, стали настолько худосочными.

Я часто пытался разгадать это, валяясь на койке и беседуя с Сандерпеком. Мы оба были образованными людьми, но я к тому же умел читать и находил интересную информацию в книгах, чего Сандерпек делать не мог. Но я все равно не мог себе представить, что побуждало наших предков столь неразумно расходовать ресурсы. Нам чуждо сознание людей Периода Изобилия от 18 до 21 веков.

Я повторял, бывало, слова Марка Джордила. Был ли он прав, или ошибался, но он был единственным из моих знакомых, кто считал, что ради одной только возможности существовать можно стать другим.

- Мы не знаем, на что был похож мир раньше, - говорил он. - Но из книг ясно, что население резко увеличилось в двадцатом веке. В голодающих странах, таких как Восток и Средний Восток, наступил острый кризис. Чтобы совладать со сверхпотреблением, они нуждались в четырехкратном увеличении производства пищи. Разумеется, они не могли этого сделать. Сдерживающим фактором была вода.

- Разве для пищи нужна вода?

- Конечно, мой мальчик. Вода и пища. Ты все поймешь, когда увидишь землю. Так вот, чтобы прокормить весь мир, Америка и Австралия-Зеландия начали заниматься перепроизводством и превратили свои земли в общий стол. Земля истощилась, стала вырождаться, а обратить этот процесс почти невозможно. Земля болеет, как и люди. Это трагедия нашего времени. Когда долгосрочные программы стимулирования себя исчерпали, начался Великий Кризис, который сопровождался земельными войнами. Он-то и сделал Африку политическим лидером. История - забавная штука, Ноул. Вот-вот, кажется, она закончится, но всегда приходит следующий импульс.