– А Буян пришел?

Трофим ничего не мог сказать. Он не разглядывал коров. Он и дядю Ефима-то не узнал – такой он стал черный да бородатый.

Молоденькая доярка Паня, Федина сестра, всплескивала руками и все повторяла:

– А я слышу – вроде коровы ревут! Ой, батюшки! Я слышу – вроде коровы! Да так сама себе не верю! Посмотреть бы, моих пригнал или нет!

А подруга ее, Шурка Донцова, дергала за рукав тетю Настасью:

– Пусти сбегать, а? Пусти сбегать!

Трофим оглядывался кругом, отыскивая мать.

– Она в лесу сено стогует, – сказала ему тетка Федосья. – Не бегай, это далеко, в Сече!

Но Трофим знал дорогу в Сечу. Да и как это он не побежит к матери и не скажет ей, что белоголовая Рыжонка домой пришла, что она остановилась возле шалаша и замычала – свое место почуяла, а что дядю Ефима он не узнал, думал: чей это мужик оборванный, обтрепанный да почернелый такой идет по деревне?

Трофим бежал по лесной тропочке, мимо скошенных и убранных полянок. Эти полянки были словно светлые зеленые горенки, окруженные молодым ельником, березками и высокими пушистыми цветами таволги, от которой пахнет медом.

Еще издали услышал Трофим голоса ребят. Что-то кричали, спорили. А потом вдруг засмеялись все сразу, да так дружно, что и Трофима смех пробрал. Он прибавил ходу и выскочил на широкую, затопленную солнцем поляну.

В зеленой тени, под большими елками, на высоком стогу гнездились двое – Ромашка и Стенька; они, видно, укладывали стог, вершили его. А внизу, под стогом, барахтались Женька и Козлик. Смех одолевал их, и они не могли встать. Груня и Раиса стояли, подпираясь граблями, и тоже смеялись.

– Он хотел Козлика спихнуть! – кричала сверху Стенька. – Он хотел Козлика!.. А сам оступился! Ногами по воздуху, как мельница, завертел!..

Женька встал, отряхнулся и увидел Трофима:

– Вот и Белый Гриб пришел!

– Ты зачем пришел? – крикнула Стенька. – А дома кто?

– Стадо пригнали, – сказал Трофим.

Сразу забыли и про Женьку и про Козлика. Стадо пригнали! Коровы домой пришли!

Стенька, словно с горы, скатилась со стога.

– А наша?

Но Трофим не стал больше разговаривать. Он увидел свою мать, которая выгребала из-под кустов траву и расстилала ее на солнышке.

– Мам! – крикнул Трофим. – Наша Рыжонка домой пришла!

Мать даже охапку выпустила из рук.

– Да ну? Да неужто правда? – И плачущим от радости голосом закричала куда-то в кусты: – Бабы! Бабоньки! Коровы домой пришли!

Бабы не знали, что делать. Сердце разрывалось: и домой броситься бы опрометью – и работу оставить нельзя!

– А давайте-ка управимся поскорее, – сказала Грунина мать. – Поскорей управимся – да домой!

Вот уж тут зашумело сено по лесу, замелькали грабли, полетели охапки на стога! Уж очень хотелось поскорее узнать, все ли коровы пришли – и свои и колхозные, дорогие светло-желтые симменталки, хотелось поскорее приласкать их, приветить…

Когда наконец собрались домой, через поляны уже легли густые зеленые тени. Трофим взял у матери грабли и, наверстывая свое, поскакал на них верхом. Давно уж он так не веселился – его лошадь брыкалась, становилась на дыбы, а он охлестывал ее веткой орешины, часто попадая себе по босым ногам.

Вдруг мать окликнула его:

– Трофим! А отца-то ты с кем оставил?

И тут же Трофимова веселость пропала. Он отца ни с кем не оставил и даже забыл ему сказать, что уходит от него. Не отвечая матери, Трофим молча умчался вперед. Бедный слепой отец, как он там один, без Трофима? Не случилось ли с ним какой беды?

А с Трофимовым отцом и правда случилась беда. Он проснулся, позвал Трофима, Трофим ему не ответил. Вдали он слышал голоса, кто-то громко и оживленно разговаривал, мычали коровы, какое-то движение слышалось в деревне, но ничего не мог понять. Очень хотелось пить, и он ощупью пошел под навес, где всегда стояло ведро с водой. Ощупью, с палочкой, он добрался до ведра, напился. А когда пошел из-под навеса, споткнулся о какой-то чурак, упал и ободрал об сучок руку. Так и сидел один до вечера, зажимая кровь рукавом, пока она не засохла.

Мать испугалась, увидев кровь:

– Егор! Что случилось?

– Да ничего. Поцарапался.

– А ну, покажи! Дай-ка я тебе завяжу. А ты слыхал? Корова наша пришла.

– Слыхал. Трофим сейчас был здесь, сказал.

– Только Буян не вернулся. Вишь, заболел в пути, прирезать пришлось. Жалко, хороший был бык. Да две телочки пропали… А так все пришли… Рыжонка меня все нюхала, нюхала, а потом как лизнет… – У нее дрогнул голос – Как лизнет прямо в лицо! Узнала!.. Ах ты, матушка моя!.. Да что ж ты, Егор, сидишь, голову повесил? Хоть бы порадовался с нами!

Но дядя Егор махнул рукой и прохрипел:

– Что мне радоваться? Сижу, как чурбан, целыми днями, один шагу ступить не могу. Радоваться! Живу, только людям мешаю!

Вечером, когда все угомонились на деревне, Трофимова мать пришла к Груниной матери. Груня чистила картошку на ужин и слышала разговор.

– Что делать с Егором? Посоветуй! – сказала мать Трофима. – Горюет, скучает шибко.

– Да ведь заскучаешь! – ответила Грунина мать. – От всего мира отрезанный. Дело ему найти надо. Работу какую-нибудь.

– А что слепой сделает?

– А вот подумать надо… Подожди, я к нему своего мужика пошлю.

– Да я его сама к твоему мужику направлю. Может, решат что-нибудь.

Дядя Егор и председатель встретились посреди улицы. Трофим держал отца за руку.

– Это ты, Касаткин?

– Я, Егор. Ко мне, что ли?

– К тебе. Давай поговорим. Просьба у меня…

Они все втроем уселись на бревне.

– Вот какое дело-то, Касаткин. Не могу я больше без пользы колхозный хлеб есть. Не могу, совесть мне не позволяет… Не найдется ли мне какой работы?

– Ну что ж! Раз совесть не позволяет, берись за дело. Я уж о тебе думал. А работы – как же нет? Работы сколько хочешь! Корзинки умеешь плести?

– Да плел когда-то. Только бы прутьев нарезать – сплету небось.

– Корзинки нужны. Крошни. А прежде всего веревки нужны… Ты веревки вил когда-нибудь?

– Не вил. Но попробовать можно. Люди вьют – может, и я совью.

– Веревки нужны, вожжи, супони… Лошадей у нас теперь прибавилось – двух из Шатилова прислали да двух из Корешков. Сбруя нужна. Тяжи нужны… А рук не хватает. Вот бы ты нас выручил!

Дядя Егор заметно оживился, приподнял голову, и даже лицо его как-то посветлело:

– Сделаю. Присылай льну.

– Ну вот и ладно. А насчет прутьев – не беспокойся. У нас в колхозе расторопная бригада есть. Скажу бригадиру – так они тебе целый воз прутьев нарежут!

С этого дня у Груни появилась еще одна забота – резать ивовые прутья и таскать их дяде Егору.

За прутьями они пошли в пасмурный день, когда сено разваливать было нельзя.

Груня и Стенька резали вдвоем – одна держала, другая подсекала ножом. Приходилось им лазить в гущу лозняка, с веток им на голову падали крупные холодные капли и проскальзывали за ворот.

Ромашка резал один, в стороне, – резал молча, усердно. Он всегда был молчалив и усерден в работе. А Женька балагурил.

Он кричал, что нашел гнездо с птицей, а никакого гнезда не было. Тогда он уверял, что птица только что улетела и гнездо унесла с собой.

Груня слушала его болтовню, молча собирала прутья, связывала их вязанкой и чуть-чуть улыбалась – ох уж и болтун этот Женька!

У нее было очень хорошо на душе. Сегодня с утра на их усадьбе заложили первый венец стройки…