Последней детали архитектор Габриэль, впрочем, не мог предвидеть, поскольку в момент создания площади на ней собирались водрузить конную статую Людовика XV, что и было исполнено в 1763 году скульптором Бушардоном. В честь того же эгоистичного короля, бросившего грядущим поколениям фразу «После нас – хоть потоп», градостроительный шедевр получил и свое первое название.
«Потоп» случился раньше, чем многими ожидалось, – 25 лет спустя. Площадь стала Революционной. Бронзовый монарх пал, а вскоре за ним последовали и живые. Именно здесь в январе 1793 года установили страшное изобретение доктора Гильотена, и кого только оно через себя не пропустило. За Людовиком XVI последовала его блистательная супруга Мария-Антуанетта. Затем – защитники старого порядка: постаревшая фаворитка дю Барри, бесстрашная убийца Марата Шарлотта Корде. Еще позже – поборники нового порядка, принесенные в жертву революционному террору: Сен-Жюст и Дантон. И наконец, «главный террорист» – Робеспьер.
Всего за один год – 1 343 публичные казни, которые поначалу пользовались шумным успехом: на Елисейских Полях дети и молодежь облепляли кроны всех деревьев. Но со временем город ужаснулся и притих, как после Варфоломеевской ночи. Призадумался. И когда все кончилось (уже в «вегетарианское» правление Директории), почел за благо смыть с площади кровавый след, реабилитировав ее именем «Конкорд» – «Согласие».
Позднейшим же властителям Франции хватило ума больше не «вовлекать» площадь в исторические эксперименты с сомнительным исходом. Окончательно традицию закрепил король Луи-Филипп, поручив своему весьма изобретательному архитектору немцу Якобу Хитторфу украсить пространство к западу от сада Тюильри «вневременными» монументами: тем самым обелиском – подарком паши египетского Мухаммеда Али, двумя фонтанами, похожими на те, что бьют на римской площади Святого Петра, и по периметру– аллегорическими скульптурами главных французских городов: Бреста, Руана, Лилля, Страсбурга, Лиона, Марселя, Бордо и Нанта. Что может быть аполитичнее?..
Не успел энергичный Хитторф закончить свою «миротворческую» деятельность на площади Согласия, как его тут же перебросили дальше, на Поля.
Начиная с 1838 года он занят их капитальным переустройством. В «нижней», ближней к пляс де ля Конкорд, части интенсивно настилаются новые тротуары. Разбиваются аллеи и фонтаны. Загораются вечерними газовыми фонарями (редкими в те времена даже для Парижа) увеселительные заведения: цирк, несколько круглых панорам и четыре павильона – уже упоминавшийся «Ледуайен», «Л`Орлож», «Л`Альказар д`этэ» и «Лез Амбассадер», в новую эпоху преобразовавшиеся в ресторан, театр и кабаре соответственно.
1839 год. Еще один Панорамный павильон открывается выставкой бывшего наполеоновского офицера Шарля Ланглуа, и это дает новый толчок превращению Елисейской магистрали в ультрамодное место. На новом гребне бонапартизма в городе считается неприличным не увидеть картины «Пожар Москвы 1812 года»…
Забавно, кстати, проследить за дальнейшей игрой парижских архитектурных «капризов»: поистине только во французской столице понятие моды так важно, что оно, как джинн из восточной сказки, может обрушивать и возводить дома. Миновал воинственный пыл середины XIX века, отшумела Франко-прусская война – и настала «belle epoque», прекрасная эпоха, когда людям показалось: больших общественных несчастий больше не случится… Тогда Панораму перестраивают и перепрофилируют: теперь перед нами закрытый каток Ледового дворца. Когда сгущаются первые сумерки, внутри оживляется движение. Пары развлекаются тем, что вычерчивают коньками на зеркальной поверхности собственные инициалы под музыку Оффенбаха.
А вот наши дни. На месте Ледового дворца – театр «Рон-Пуэн» (так же называется и маленький круглый «пятачок» посреди Елисейских Полей). Здесь читает лекции русский режиссер-интеллектуал Анатолий Васильев. Пожилая, но не сдающаяся Клаудиа Кардинале выходит на сцену в «легкомысленной» итальянской антрепризе. Японец – генеральный директор ЮНЕСКО, громовым голосом призывает мировую общественность к защите французской журналистки, попавшей в плен к иракским террористам. И все это вызывает бурный интерес общественности Елисейских Полей. Пульс тысячелетия – тоже парижская мода.
Неизменным сквозь эпохи, прошедшие перед нами, осталось то, что изменить вроде бы легче всего, – сады. Они стоят, словно гранитные, среди всех этих эфемерных павильонов, дворцов, панорам и как ни в чем не бывало благоухают всеми ароматами флоры. Мягкий климат Парижа позволяет спокойно произрастать здесь даже теплолюбивым южным магнолиям. Но магнолии ведь любимы во все времена…
Да, очевидно, Елисейские Поля и елисейская толпа – самые ветреные и самые чуткие в мире. Все вызывает их интерес, и ничто не ускользнет от их внимания. В прямом смысле – ничто. Однажды, еще в 1820 году, прогуливаясь по Полям, русский генерал Федор Ростопчин от скуки заключил с приятелем забавное пари. Он заявил, что за пять минут легко соберет вокруг себя толпу в 500 человек. Ударили по рукам. Граф вышел на середину одной из аллей и, возведя глаза к небу, изобразил на лице крайнее удивление. Не прошло и десяти секунд, как рядом остановился первый любопытный, который тоже задрал голову кверху и сощурился. Затем еще один – дело пошло.
Ростопчин выиграл пари: когда он вновь присоединился к изумленному спутнику, тихонько просочившись сквозь собранное им же «общество», оно насчитывало гораздо больше пяти сотен зевак.
Должны ли мы на основании этой истории сделать вывод, что елисейская публика состоит из праздношатающихся? Не получается. Ведь на Полях, представьте себе, гуляли и те, у кого здесь бывали дела.
Юная художница Мария Башкирцева в свое время приходила сюда высматривать предмет своей тайной влюбленности, известного герцога Гамильтона, – и потому делала вид, что просто слоняется или будто случайно проезжает туда-сюда в коляске. То же было с юным Марселем Прустом, который имел несчастье встретить на одной из параллельных магистрали аллей девушку Мари. Она стала прототипом главной героини всего его творчества, Жильберты. Встретиться снова им не довелось, но ту самую аллею «в утешение» назвали впоследствии именем несчастного прозаика.
Куда шел по утрам бородатый англичанин, снимавший квартиру в доме номер 49 на Елисейских Полях? Чарлз Диккенс шел в ближайшее кафе пить чай с молоком. Сей напиток одному ему специально там готовили. Отчего так редко выходили на прогулку трое жителей дома 54? Там актриса Тереза Гвидобони прятала от кредиторов своего любовника Оноре де Бальзака. Муж проживал тут же и очень помогал.
А вот молчаливый человек пьет в вечерних сумерках абсент в кафе у подножия Большого дворца и меланхолически глядит на проходящую мимо толпу. Жан Кокто высматривает на Полях свои надломленные сюжеты…
Кстати, о Большом и Малом дворцах. Эти главные, вероятно, на сегодняшнем проспекте здания уже целый век, с тех пор как их выстроили к Всемирной выставке 1900 года, служат классическими «конечными целями» здешних прогулок. Еще одна «гримаса» парижского тщеславия?
Впрочем, тогда Париж вообще переживал строительный бум. Только что на противоположной от Полей стороне Сены выросла ненавистная интеллигентным людям эпохи Эйфелева башня. Это потом с ней как-то смирились… А дворцы, конечно, пригодились – через них прошла вся история ХХ века. Что только не выставлялось в этих стенах! Новые сорта масла и новая военная техника. Яйца Фаберже и автомобили последних моделей…
В западной части Большого находится Дворец открытий – из единственного в своем роде музея, где научно-технические достижения цивилизации представлены в максимально наглядном и доступном виде, целый день слышны возгласы удивления и громкие споры на разных языках. Туристы охотно посещают этот неожиданный «нарост на теле чинной художественной галереи». А из южной части здания часто доносится русская речь с милым французским акцентом. Здесь помещается факультет славянской филологии Сорбонны. И это далеко не единственный штрих, связующий Елисейские Поля с русским культурным полем. Пора уже напомнить, насколько эта улица – еще и наша.