Один из моих друзей пишет мне по поводу моих статей о Феврале:

«Стиль и характер твоей критики «проклятого старого режима» зачастую приводит к мысли о том, что все было настолько безнадежно плохо, что никакой царь, даже Император Николай Второй, несмотря на тот вполне заслуженный им ореол, которым ты Его окружаешь, не мог бы перевести страну на нормальные рельсы. Значит, что же? Нужна была революция? Тут опять «в пылу творчества» ты забываешь указать на те силы, которые могли бы быть опорой для Государя? Или ты этих сил не находишь? И тогда получается, что Царь и был бы бессилен сделать что либо и после войны».

Я критикую не «режим », а «слой ».

Помимо купечества была русская интеллигенция, которая во всех областях человеческого творчества дала мировые имена — но которой ходу тоже не было. Самый наглядный пример: было учреждено министерство воздухоплавания, министром был назначен какой-то завалящий генерал Кованько. Не лучше ли было бы назначить И. И. Сикорского? Но это вызвало бы целую революцию. Был учрежден пост «главнонаблюдающего за физическим развитием» — на этот пост назначили генерала Воейкова, который не понимал в этом абсолютно ничего, и не назначили А. Чаплинского, который был и знатоком и энтузиастом. Но А. Чаплинский тоже вызвал бы «революцию». Слой стоял плотной стеной.

Мой корреспондент задает вопрос, который мог бы показаться действительно трагическим: а где же были «живые силы» страны? Везде, где угодно и сколько угодно — везде, кроме администрации и, в особенности, армии. Живые силы были в литературе и живописи, в биологии и химии, в технике и промышленности — были везде и были в огромном количестве. Кроме того, у нас был тип промышленных деятелей, каких нигде больше в мире не было: дельцы-идеалисты, вот, вроде Потанина или Верещагина (брат художника). Люди, которые строили и промышленность и хозяйство, совершенно не интересуясь личной прибылью. Почему можно предположить, чтобы русский народ, так одаренный вообще, а в государственном отношении, в особенности был бы начисто лишен государственно-строительных «живых сил»? Они были . Но ходу им не было . Еще бы десять—двадцать лет без заговоров и революций — эти люди все равно пробились бы к власти. Но им ходу не было, да и они сами часто не хотели идти. Когда издателю «Нового Времени» А. С. Суворину было неофициально предложено место в Государственном совете, он отказался наотрез: принять это предложение значило бы погубить газету: марка Государственного совета не делала чести никому.

Все эти деятели оставались вне власти, вне участия во власти, и над каждым из них сидел какой-то, прости Господи, губернатор, кое-как окончивший кое-какой суррогат университета, вне «хороших манер» не имевший никакой ни движимости, ни недвижимости. Получался тупик.

Слой можно было ломать. Слой можно было размывать. Эволюция не удалась. Но мы не знаем, — а что получилось бы из «революции»?

Расчет Государя Императора, рассматриваемый сейчас, почти сорок лет спустя, остается все-таки правильным расчетом. Кинжал Брута не мог предусмотреть даже Цезарь. Святой Елены не предусмотрел Наполеон. А были — «великие люди». Царя-Освободителя почему-то не называют «великим», хотя абсолютно очевидно, что для России он сделал безмерно больше, чем Наполеон для Франции. У Царя-Освободителя тоже был свой план. Виновен ли Царь-Освободитель в «непредусмотрительности», когда с манифестом о созыве Земского собора в кармане он был убит изуверской бомбой?

«Оправдание революции»? Нет, нет никакого оправдания революции — ни Февралю, ни Октябрю. Нет, никаких положительных сторон ни в Феврале, ни в Октябре нет. С почти математической точностью можно рассчитать, что к тридцати годам «слой» был бы все равно смыт жизнью — это только в анабиозе эмиграции он может считать себя еще существующим и даже живым. Нет, революции нет никакого оправдания. И в ней не было никакого «народа». Была грязь, предательство, бездарность, бесчестность — немецкие деньги, английские влияния, безмозглое своекорыстие, — кровь и грязь, грязь и кровь…

В грязи и крови родился Февраль. В грязи и крови погибнет Октябрь, его законный наследник. А платить — придется нам . И не только нам: платит и еще будет платить все человечество. Заплачена уже поистине страшная цена, но заплачена еще не вся.

Кровь Царя-Искупителя и на нас и на детях наших. Тут просто ничего не поделаешь. Это уже факт.

В мире случаются и мятежи, и восстания, и даже революции. Вычеркнуть все это из человеческой истории мы не можем. Но мы можем дать оценку, а иногда, найти и оправдание. Революционное движение Италии первой половины прошлого века было обосновано и морально и политически: оно было направлено на борьбу с чужеземным австрийским владычеством, опиравшимся на самые реакционные слои Италии. Пугачевское восстание было оправдано морально, но было бесперспективно политически. «Великая» французская революция имеет свое социальное и моральное оправдание: безумная роскошь двора за счет сплошной нищеты народных масс, финансовые катастрофы, моральное разложение династии. Однако в результате революции Франция с первого места в мире сошла приблизительно на пятое-шестое. Для того, чтобы сделать эту разницу в «местах» наглядной, попробуем представить себе сегодняшнюю Францию, ведущую наступательную войну даже против сегодняшней России. Представить будет трудно. Таким образом, моральное оправдание еще ничего не говорит политически — Франции лучше было бы идти эволюционным путем. Имела свое оправдание, и моральное и политическое, американская революция против Англии. Так что даже и «революции бывают разные». Но русская революция не имела никаких оправданий — ни моральных, ни социальных, ни экономических, ни политических. Ее устроил правящий и ведущий слой — университетская, военная, земельная и финансовая знать. И каждая в своих узкоэгоистических интересах. Исходной позицией революции были не «возмущение народных масс», не «неудачи войны», — были клевета и предательство. В этом предательстве первая скрипка, конечно, принадлежит именно военным кругам: П. Н. Милюков никому не присягал — военные круги присягали. Но их роль (если «Н. Р. С.» передало доклад ген. А. Спиридовича правильно) докладчик постарался затушевать — может быть, тоже потому, что все-таки «свои люди». Но абсолютно ясно, что без военных верхов «дворцовый заговор» пяти московских купцов остался бы стопроцентной маниловщиной.

* * *

Я очень хотел бы, чтобы наши друзья — не столько «читатели», сколько друзья, дали бы себе ясный отчет в чрезвычайно трудном положении народно-монархической мысли в эмиграции.

Будучи монархической , эта мысль обязана смывать всю ту клевету, которою и слева и справа облита русская монархия: ибо, — если признать, что распутинская легенда была фактом и «кровавый царский режим» был тоже фактом, — тогда монархизм теряет всякий смысл. Тогда он из национально-исторической концепции, основанной на национально-исторической реальности, превращается в мечту : ах, как было бы хорошо, если бы у нас была бы такая монархия, какая нам нравится, — безотносительно к тому, возможна ли она не в мечте, а в реальности.

Будучи народной , эта мысль обязана подняться над предрассудками, вожделениями, интересами, навыками всякой касты , — правая русская эмиграция на эти касты раздроблена вдребезги, — отсюда «восемьдесят организаций», и ни одной настоящей.

Будучи православной , эта мысль не имеет права ни бороться за свое существование путем клеветы, ни даже «молчанием предавать истину».

Это — окаянно трудный путь . Но, если, страха ради иудейска, оставить этот путь, — тогда народно-монархическая мысль превращается в бессмыслицу : тогда мы будем повторять старую, до тошноты приевшуюся декламацию, будем идти старыми путями разгрома и позора, тогда мы не достигнем ничего и не построим ничего. Будет новый провал в какой-то новый Февраль.