Услышав эти слова, принцесса Алисия притронулась к кармашку, где лежала волшебная косточка.

— Папа, — спросила она, — когда мы стараемся изо всех сил и пробуем по-всякому, значит, мы делаем всё-всё, что только можем?

— Конечно, Алисия.

— А раз мы делаем всё-всё, что только можем, а этого мало, значит, нужно, чтобы нам помогли, и СВОЕВРЕМЕННО БУДЕТ О ТОМ ПОПРОСИТЬ.

Это и был главнейший секрет волшебной косточки, о котором Алисия сама догадалась, услышав от отца, что ему сказала Великая фея Синемора. И о котором она шепталась со своей прекрасной и изысканной подругой герцогиней.

И она вынула из кармашка волшебную косточку, которую сушила, чистила и тёрла, пока та не заблестела, как перламутр, и она легонько поцеловала её и пожелала, чтобы наступил день получки.

И он наступил тут же и сразу же, и королевская получка прозвенела в печной трубе и рассыпалась по полу посреди кухни.

Но это было не всё, даже не наполовину всё, даже не на четверть всё, потому что тут же и сразу же следом примчалась Великая фея Синемора в карете, запряжённой четвёркой (павлинов), а на запятках стоял мальчишка из лавки мистера Пикклза, разодетый в серебро и золото, в шляпе с петушиными перьями, в пудреном нарике, в алых шелковых чулках, с тросточкой, украшенной алмазами, и надушенный. И вот он спрыгнул с запяток и на удивление учтиво (его насквозь переколдовало) подал руку Великой фее Синеморе. И та вышла из кареты в своих богатейших переливчатых шелках, благоухая сухой лавандой и обмахиваясь блистающим веером.

— Алисия, милая моя, — сказала очаровательная пожилая фея, — как поживаешь? Надеюсь, всё в порядке? Поцелуй меня.

Принцесса Алисия обняла фею, и тогда фея Синемора повернулась к королю и суховато спросила:

— Вы ведёте себя как следует?

Король ответил, что как будто бы да.

— Теперь-то, полагаю, вам понятно, по какой причине моя крестница, — спросила фея, целуя принцессу, — до сих пор не пускала в ход волшебную косточку?

Король пристыженно поклонился.

— А тогда вам это было не понятно, да? — спросила фея.

Король поклонился ещё пристыженней.

— Вы ни о чём больше не хотите спросить? — поинтересовалась фея.

Король попросил извинения и сказал, что нет.

— Вот и ведите себя впредь как следует, — сказала фея, — и всегда-всегда будете счастливы.

Тут Синемора взмахнула веером, и вошла королева в роскошнейшем наряде, а следом вошли семнадцать принцев- принцессочек в новенькой, с иголочки, одежде, которая была им точь-в-точь впору и из которой они больше никогда не вырастали, потому что там были такие сборочки, которые всегда можно распустить. А потом фея коснулась своим веером плеча принцессы Алисии, и душный грубый фартучище улетел, а принцесса явилась изящно одетая, как маленькая невеста, в веночке и серебряной фате.

А потом кухонная вешалка превратилась в большущий платяной шкаф из лучшего дерева с зеркалом в золотой раме, полный всевозможных нарядов, и все они были для Алисии, и все были точь-в-точь на неё. А потом и малыш сам пошёл ножками, щёчка и глазик у него были не только не хуже, а много лучше.

И тогда Синемора попросила, чтобы её представили герцогине, и когда принесли герцогиню, они от всей души и много раз приветствовали друг дружку.

Фея и герцогиня немножко пошептались, и фея громко сказала: «Да! Я так и думала, что она с вами этим поделится». А потом Синемора обратилась к королю и королеве и молвила: «Мы сейчас поедем, поищем принца Чрезвычайнодалеччи. Ровно через полчаса доставьте нам радость видеть вас в церкви». Она и принцесса Алисия сели рядом в карету, мальчишка из лавки мистера Пикклза посадил напротив герцогиню, убрал подножку, встал на запятки, павлины распустили хвосты, и карета взвилась в воздух.

Принц Чрезвычайнодалеччи сидел себе, грыз ячменный сахар и ждал, когда ему исполнится девяносто и он станет взрослым. Когда он увидел, что в окно влетают павлины, а следом карета, он сразу понял, что готовится что-то необычайное.

— Принц, — сказала Синемора, — я привезла вам невесту.

И только она это сказала, лицо у принца Чрезвычайнодалеччи стало румяное, курточка и вельветовые штаны стали панбархатные, он стал кудрявый-кудрявый, а шляпа с пером прилетела, как птица, и села ему на голову. Фея пригласила его в карету, он сел рядом с герцогиней, которую и прежде знавал, так что теперь они только возобновили знакомство.

В церкви уже ожидали родные и друзья принца, родные и друзья принцессы Алисии, семнадцать принцев-принцесс, малыш и целая толпа соседей. Свадьба была — ни в сказке сказать! Герцогиня была подружкой невесты и смотрела на венчание с кафедры, её там посадили, а за спину подставили подушку со скамейки.

А потом Синемора устроила свадебный пир. И чего там только не было из еды и питья! Было всё и даже ещё больше. Свадебный торт, весь разукрашенный атласными лентами, серебристыми и белыми лилиями из крема, имел в окружности сорок шагов.

Синемора подняла тост за молодых, принц Чрезвычайнодалеччи произнёс ответную речь, все кричали «гип-гип-гип-ура!», а потом Синемора объявила королю и королеве, что впредь у короля дни получки будут вдвое чаще, а в високосный год прибавятся ещё две. А после она обратилась к принцу Чрезвычайнодалеччи и принцессе Алисии и сказала: «Дорогие мои! У вас будет тридцать пять детей, и все они будут вести себя как следует и даже примерно. Семнадцать будут мальчики, а восемнадцать — девочки. У всех у них будут натуральные локоны. Они никогда не будут болеть корью, а прививку от коклюша им сделают ещё до рождения».

И все снова закричали «гип-гип-гип-урра!», услышав такие добрые вести.

— Остаётся только, — заключила Синемора, — распорядиться насчёт косточки.

И она взяла косточку из рук принцессы Алисии, и косточка тут же влетела в глотку свирепому кусачему мопсу из соседней парадной, он подавился и сразу же испустил дух.

Более ста лет прошло после смерти Диккенса, а книги его читают во всех странах мира. Невозможно читать о его героях — Оливере Твисте, Дэвиде Копперфильде, Крошке Доррит и других, — не сочувствуя им всем сердцем, не кипя ненавистью к их врагам. У книг Диккенса нет равнодушных читателей. Миллионы людей обливались слезами, негодовали, смеялись над этими страницами. Это особенно важно, если вспомнить, что в середине XIX века, когда жил Диккенс, на людей стран Европы надвигалась бездушная капиталистическая система. Она убивала добрые чувства, уродовала естественные человеческие отношения. Когда главной побудительной силой становилось стремление к материальному богатству, Диккенс взволнованно напоминал своим современникам о ценности человеческой души. Именно в этом его величие и сила.

Такова мощь диккенсовского таланта, что читатель вместе с автором не может не страдать за всех униженных людей. В произведениях Диккенса часто живут, мучаются, а порой и умирают дети. Это не случайно. Писатель говорит о тех, кто наиболее беззащитен в жестоком капиталистическом мире. На собственном примере Диккенс хорошо знал участь обездоленного ребёнка большого бездушного города. Детство он провёл в Лондоне. Когда Чарлзу было всего одиннадцать лет, его отца, мечтателя и неудачника, арестовали за долги, мать и младшие дети отправились с ним в долговую тюрьму, а Чарлз должен был сам зарабатывать себе на, пропитание. На фабрике ваксы он наклеивал на банки этикетки. Позже Чарлз поступил учеником в контору адвоката, а впоследствии сделался газетным репортёром. Эта работа познакомила его с жизнью всех слоев большого города.