Днем на бойне забивали быков. Прочесав окрестные просяные и соевые поля, мы отправились поглядеть, как там работают. Ма Линь сказал, что в их краях вначале валят быка на землю, а потом закалывают длинным ножом прямо в сердце. Но замкомандира взвода Сю сказал: “Чушь, надо сначала его кувалдой вдарить. А иначе кто же сможет завалить быка?!”

И все потащились смотреть. В большом помещении висело несколько обезглавленных бычьих туш, уже потрошенных, но еще не освежеванных. Было время обеда, и работали только два человека: один из них, видно, главный, другой – ученик. Они нам кивнули и вроде не возражали, что мы пришли. Главный был высокий и крепко сбитый. Его толстые щеки подпирали глаза, так что те превратились в два маленьких треугольничка. Подмастерье тоже высокого роста, но худой и узкоплечий. Его массивная нижняя челюсть странно кривилась, подбородок казался свернутым на сторону и продолжал вертикальную линию левой щеки. Выглядел он умственно отсталым. Ван Минь попросил их показать, как забивают быка, они согласились. Мне было интересно, как они вдвоем смогут убить такое большое животное.

Они разложили веревку на дне устроенного в полу желоба так, что получились четыре петли. На бедре у главного болтался короткий пятидюймовый нож. Потом они сходили за зеленые ворота в загон для скота и вывели оттуда быка. Увидев болтающиеся над ним туши, бык отказался идти вперед. Шерсть у него на загривке повытерлась, видать, много работал. Глаза были затуманены. И слезы, я видел катившиеся у него из глаз слезы. Мужики стали тянуть сильнее.

Когда копыта быка оказались в ловушке, они дернули за концы веревки. Бык с грохотом рухнул на пол. Все его четыре ноги оказались связаны, он молотил ими в воздухе, силясь подняться. Младший ударил его кувалдой по лбу, и бык сразу затих. А главный достал свой короткий нож и принялся отрезать быку голову. Из-под острия показалось белое мясо, сразу ставшее красным. Тремя ударами он отделил голову от туловища. Все дело заняло не больше двадцати секунд. На полу начала расползаться пенистая темно-красная лужа, а в воздухе поплыл навозный дух.

Я вышел наружу, в груди и в желудке жгло. Передо мной в зарослях полыни запрыгали маленькие звездочки. Подступала тошнота, но выдавить из себя ничего не удавалось. Они быка зарезали как цыпленка. Права была моя бабушка: человек – самое злобное существо на земле. Бык работал на своего хозяина, пока не состарился; а когда уже не мог работать хорошо, хозяин продал его на бойню. Только что бык плакал, молча умоляя толстого мясника пощадить его. Но люди хотят есть говядину и, не обращая внимания на слезы, забивают быков. Человек – настоящее чудовище.

Когда я присоединился к моим товарищам, они уже сели обедать на краю соевого поля и обсуждали происшедшее на бойне. На всех произвело впечатление, что огромного быка можно убить безо всякого шума. На обед опять были сухари. Их нам выдали еще во время завтрака. Я был голоден, но чувствовал себя так отвратительно, что ел медленнее остальных и через силу. Главный из нашей группы велел мне поторопиться. А те, кто уже покончил с обедом, лежали на траве и покуривали табачок.

В три часа пришло известие, что Льва поймали. Собрали всю роту; наш взвод на грузовике повезли в штаб дивизии, где мы должны были его дожидаться. Все обсуждали, как мы поступим с русским, когда он попадет к нам в руки.

Выяснилось, что Лев не знал ни в каком городе его держали, ни в каком направлении находится Россия. Всю ночь он двигался в глубь страны, но прошел всего тридцать ли. Оказывается, мы его прямо-таки избаловали. Все наши страхи были напрасны, он попросту не сумел прокормиться в полях. Слишком долго лакомился деликатесами и лучшими сладостями, курил слишком много дорогих сигарет. Всю эту ночь он ничего не ел, хотя и был голоден. Около полудня, уже не в силах выносить голод, он выбрался из кукурузного поля, в котором прятался, остановил проходившего мимо старого крестьянина и попросил у него еды и сигарет. Старик понял, кто это, и привел его к себе домой. Набил ему трубку и велел жене готовить еду. Тем временем дочь старика побежала в контору их производственной бригады и вызвала полицию. Полицейские приехали, как раз когда Лев уплетал луковый пирог, яичницу и ростки фасоли. Они окружили дом, но тревожить его не стали. Чуть позже за ним прибыл джип из Военного отдела района Чаоян.

Теперь и мы были готовы забрать его. Солдаты внутренних войск, полиция, народ на улицах – все знали, что мы поймали “русского шпиона”. Выстроившись в две шеренги у входа в штаб дивизии, мы не давали толпе приблизиться к наружному караульному посту. Кое у кого в этой толпе были ружья, многие держали палки и лопаты. Все выражали желание преподать “русскому шпиону” незабываемый урок, все злились после бессонной ночи и почти двадцатичасовых поисков. Кроме того, много посевов было повытоптано. Даже некоторые полицейские говорили, что хотят морду набить этому Большеносому.

Нашему взводу было велено отконвоировать его обратно на Восточный аэродром. С этого момента все привилегии, которыми наслаждался Лев, отменялись, теперь ему в день на питание будут выделять столько же, сколько нам. Он и есть теперь будет вместе с нами.

Подъехал джип. Едва машина остановилась, оттуда вышел Лев в наручниках. Народ бросился ему навстречу. Лев понял, что его собираются бить, и заспешил к нам, но вдруг остановился, видимо разобрав, что мы все вооружены. Мы его ненавидели: он нас ославил на всю округу и теперь каждый должен будет в течение нескольких дней выступать с самокритикой.

Видя, что вокруг него только у двоих-троих есть палки, мы не стали вмешиваться и просто крикнули им: “Не бейте его. Не применяйте силу”. Мы думали, что парочка ударов ему не повредит, а лишь отобьет охоту бежать еще раз.

– А-а-а! – Лев повалился на землю и закричал. Он корчился на гравии, потом скатился в придорожную канаву. Там и остался лежать на спине в своей перепачканной зеленой форме. Руки он закинул за голову и судорожно шевелил кистями, пытаясь высвободиться из наручников. Ноги его не двигались.

– Стоять! Стоять! – мы бросились к нему, отталкивая озверевших людей. Никто не ожидал, что его будут бить так, чтобы забить до смерти. Один парень все продолжал рваться вперед и, потрясая в воздухе палкой, кричал: “Пустите меня! Я с ним рассчитаюсь, с этим русским гадом!” Это он сломал Льву правую ногу. Мы схватили этого парня вместе с его палкой и отвели в штаб. Потом мы узнали, что старший брат парня, начальник отряда внутренних войск, был этим утром убит случайным выстрелом из карабина.

Льва тем временем перенесли в Отдел почты и информации. От него несло, как от козла. Его тело, распростертое на цементном полу, била дрожь. Он прерывисто стонал, не открывая глаз, и, словно тупое животное, не мог выговорить ни одного человеческого слова, хотя переводчик Цзяо стоял рядом. Местами его одежда промокла от пота. Командир взвода Ши приподнял ему голову и поднес к губам стакан воды. Лев выпил с закрытыми глазами. Казалось, ему все равно – вода это или отрава.

На машине скорой помощи приехал доктор Кай. Мы вынесли Льва и погрузили в машину. Сразу же включилась сирена, и “скорая” понеслась к Двадцать третьему полевому госпиталю.

Ночью мы собрали свои вещи и переехали из аэропорта к месту нашей дислокации в ротное управление. Тогда мы видели Льва в последний раз. Теперь, когда выяснилось, что он ни с кем не собирался встречаться и что, направляясь в Россию, шел в сторону Пекина, его личность уже не была загадкой.

Месяца два спустя нам сказали, что Льва вернули на родину в обмен на перебежчика из Четвертого полка. Хотя мы теперь знали, кем был этот Лев Петрович, я думаю, ему было нелегко объяснить, кто он такой, своим русским друзьям. Они наверняка посчитали его или предателем, или китайским шпионом. По счастью, у него была сломана нога.