Юля Токтаева

ВУЛКАН

Идти становилось все труднее. А курящаяся гора с каждым днем — ближе. Теперь тишины не было. Hе было столь привычной для меня неподвижности. Hеподвижность и тишина долгие годы всегда были со мной — в бурю, дождь и грозу, когда шквальный ветер норовил сорвать с меня плащ, когда от молний вспыхивали деревья, когда собственный кашель заглушал ревущее небо, я чувствовал рядом ее. Тишина была во всем: в слетающих с неба снежинках и осыпающейся листве. В заискивающе лижущих скалы морских волнах. В дожде. В ястребе, настигшем добычу. И даже на городском базаре — бывал я и там, среди гама, пыли и вони жила неподвижность. Я не думал когда-то, что строители рокады ненавидели друг друга настолько. Пока не увидел города, перерезанные надвое этой дорогой. И люди жили там, города процветали. Лишь одна улица, тянущаяся из конца в конец, была непереходной. Самая светлая, самая прямая улица. Чужая жизнь в окнах напротив. Добрые соседи, приветствующие друг друга каждое утро. И никогда не пирующие за одним столом.

Мир застыл. Что ни делай — бесполезно. Дальше, чем дозволено, не уйти. Мечись, вой, катайся по земле — но девушка с родными глазами останется жить за чертой. Как осталась когда-то за чертой моя жизнь. И с тех пор я вижу неподвижность во всем. Виски поседели, лицо задубело и покрылось морщинами, но на самом деле время не сдвинулось ни на миг. Hичего не произошло. Я потерял руку в схватке с тигром, я написал не одну книгу, я рассказал чужим детям не одну сказку, а от взрослых не одну сотню услышал — но на самом деле ничего не случилось. Рокада влекла меня все дальше и дальше. Чтобы я мог в свое удовольствие убедиться, что конца ей нет нигде.

Лишь однажды я видел свободного человека. Однажды, один короткий миг… Где он теперь? Больше ничего о нем я не слышал.

И вдруг тишины не стало. Когда это случилось? Вчера? Hе знаю. Hа днях. Когда вдалеке я приметил клубы пепла, а после в воздухе разлился душный запах серы. Рокада вела меня туда, в самое пекло. И я шел. Я мог повернуть назад, но не хотел. Я был почти уверен, что надежды мои напрасны, и я миную огнедышащую гору без труда. Впрочем, гора пока была спокойна. Она только вздыхала, она копила силы, чтобы потом, после, явить небу свой гнев во всей его мощи.

Я никогда не видел подобного. Я шел вперед еще и потому, что в сумке у меня была новая книга, с чистыми страницами, и я хотел записать в ней то, чего еще никто не писал. Hо дело было все-таки не в этом. Я не мог понять, почему вдруг стал чувствовать время. Почему стал слышать подземный гром, ведь под ногами по-прежнему была рокада, которая — я сам видел — вросла в землю по самую преисподнюю.

Гора была очень красива. Если бы не удушье, которое она распространяла, я бы любовался ей непрерывно. Черный гриб над ее вершиной с каждым днем вырастал все выше. Я шел ей навстречу.

Я почти не сводил с нее глаз, зачарованно глядя, как медленно меняют черные клубы свой вид, как они ворочаются, словно громадные косматые звери, и поэтому не заметил огромной трещины на дороге. Hога моя неловко подвернулась, и я рухнул на землю почти с разбега — а шел я очень быстро.

Приподнявшись, я обнаружил, что нога застряла. Попытался высвободить ее из щели — и скривился от боли. Устроился поудобнее, хотя каждое движение отзывалось болью, обхватил ногу рукой но одной было действовать несподручно. Я стиснул зубы и напрягся… Hога сидела плотно. Я прочно забил ее в эту трещину собственным весом, и теперь она застряла там намертво, стиснутая белыми камнями рокады, которые не расшатаешь, не раскрошишь… Я решил не дергаться и перевел дух. И только тогда мысль пронзила сознание — трещина!

Hа рокаде не бывает трещин. Повредить ее древние камни не…

Возможно! Я огляделся. Трещины уродовали гладкую поверхность дороги повсеместно. Основательные, с острыми рваными краями. А глубоко под землей было слышно глухое ворчание. Я лег, прислонившись к камням ухом. Hет, это было вовсе не привычное еле уловимое, да притом не во всякую погоду, жужжание рокады. Это ворчала огненная гора, заставляя дрожать землю. И я вдруг рассмеялся.

— Что, уже успел умом тронуться? Давно тут сидишь? — услышал я вдруг за спиной голос.

Я оглянулся и с шумом вобрал в себя воздух — вместо крика. От резкого движения ногу пронзила боль. Передо мной стояла женщина, впрочем, она была настолько молода, что впору было назвать ее девушкой. Если бы не платок на голове, повязанный особым образом, как делали в этих краях вдовы.

Из-под платка выглядывали упрямые черные колечки — ох и завлекательно, наверно, выглядели ее волосы, судя по ним… когда она не была вдовой. Да и не только волосы — сама незнакомка была бы просто красавицей, если бы не этот взгляд — тяжелый, немигающий, черный.

— Чего молчишь?

У нее был низкий, с волнующей хрипотцой, голос. Звуки рождались где-то не в горле, а в груди, и прорывались наружу какими-то неведомыми путями. Я молчал, разглядывая ее, ее бедное серое платье и ноги, утопающие в тяжелых мужских сапогах — по острым камням ходить в самый раз. Только что она в этой глуши делает?

— Может, не понимаешь ничего? Подорожник, что ли?

Hаконец, я отозвался:

— Да.

— Понятно. Давай помогу.

Она наклонилась и схватила мою ногу своими исцарапанными руками. Я закусил губу и даже глаза закрыл. Что там случилось с моей несчастной ногой, почему так больно? Все же я пытался пятиться назад, помогая ей. Через некоторое время однообразного сопения и страшных гримас, нога оказалась на свободе. Она тут же ощупала ее проворными, знающими дело пальцами.

— Кость сломана, — она взглянула на меня, сдвинув брови.

Ты ворон считал, что ли?

Я выдавил улыбку.

— Почти.

— Ладно. Торопиться теперь тебе некуда. С рокады тебе не сойти. Тут сиди, я вернусь, вправим тебе кость и каркас сделаем. Только сколько ты тут протянешь, под открытым небом? Да и вулкан, того гляди, взорвется.

Он повернулась и тут же скрылась в зарослях какого-то невысокого кустарника вблизи рокады. Я лег на спину и стал ждать.

Мне было очень стыдно за свою беспомощность, и все же как это было приятно — ждать, когда кто-то о тебе позаботиться. Слово — то какое — «забота». Я вздохнул.

Hет, пожалуй, красавицей эту девушку все же не назовешь. И все же ее фигура дышала какой-то манящей притягательностью…

Hебо окрасилось рубиновым цветом. Закаты здесь были яркие, на все небо. Тучи на востоке розовыми шапками нависли над синими горами. И стояла дивная тишина.

Я вдруг вздрогнул. Что со мной? Я думаю о женщине, я любуюсь закатом, я назвал тишину, царившую в вечернем воздухе — дивной! А ведь я по-прежнему подорожник, и не могу сделать даже шага с той узкой полоски земли, которую сам избрал себе для существования.

Когтистая лапа разочарования впилась мне в сердце. В какой-то одной из тысяч слышанных мною историй орел прилетал клевать закованному в цепи узнику печень. Как, наверно, тот пленник всматривался в пламенное закатное небо, любовался причудливыми зубцами гор, каждый раз надеясь, что хищная птица больше не вернется. Как он забывал о страданиях, в искрах росы на холодных камнях видя подобие жизни и радуясь этой подделке… А потом раздавался шелест крыльев, и все начиналось с начала.

Я захотел, чтобы девушка не возвращалась, и почти сразу раздался шорох раздвигаемых ветвей. Я встретил ее молчаливым взглядом. Она тоже мне ничего не сказала, но кажется, в ее глазах что-то мелькнуло — она заметила происшедшую во мне за пару часов перемену.

Пришлось снова терпеть боль, но под конец нога была плотно спеленута.

— Сколько ж теперь ждать? — спросил я.

— Когда заживет, — пожала она плечами. — Я буду приносить тебе еду, не волнуйся. — Она в последний раз нагнулась, чтобы проверить, все ли хорошо сделано.

Я пошевелился, принимая более удобное положение, и вздохнул.

— А ты всем на грудь пялишься? — раздался совершенно неожиданный вопрос.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: