Я вскочил на ноги, лихорадочно вспоминая придворные манеры. Дама цвела, как весна, на фоне жухлой осенней травы. Одеяние ее было зеленым, как молодая листва, а распущенные волосы — как солнечный свет поутру. Мир вокруг нее виделся грубой рамой для прекрасного полотна. Я тут же признал ее.

— Лилли! — сказал я, — Что ты, к дьяволу, натворила? Зачем ты явилась сюда? Дама рассмеялась, словно ручей зажурчал.

— Ну-ка, присмотрись получше, Томас! И не называй понапрасну имени Врага.

Я всмотрелся. Рядом с одной-единственной прядью ее волос паутина выглядела грубыми веревками, а алмазы — тусклой галькой. В золотом ореоле сияло лицо неописуемой красоты, в нем одновременно сошлись и ум, и доброта.

Второй раз я узнал ее и благоговейно опустился в траву на колени.

— Моя королева…

— О, Томас!

— … и Небесная Владычица, Святая Мария, смилуйся надо мной…

— О нет, — в голосе ее прозвучала печаль. — Смотри снова, Томас!

В третий раз взглянул я и увидел самую прекрасную из всех женщин. Белый конь тряхнул головой, зазвенели серебряные колокольчики.

— Леди, — сказал я, — я не знаю вас.

— Зато я знаю тебя, Томас Рифмач, Томас с быстрым умом и искусными пальцами. Я пришла за тобой, Томас. Твоя слава дошла даже до моей страны. Порадуй меня музыкой. Рифмач, и поведай свои истории.

Я уставился на нее и вдруг понял: она говорит правду.

— Неужто ты не рад собственной славе? — засмеялась она, а я не мог оторвать глаз от ее винно-красных губ. — Разве слова больше не доставляют тебе удовольствия, а, Рифмач?

Слова-то у меня были, только все какие-то ненастоящие, не то что горячая кровь, поющая в ушах. Что толку говорить с ней?

Вот если бы стащить ее с коня, разобраться с ее шелками и губами прямо здесь, в траве, вот тогда бы я получил то, что хотел!

— Ты меня узнаешь, Томас, — сказала она игриво, — только подумай немножко. Можешь еще раз попытать счастья.

Тело у меня стало тяжелым и тягучим. Я смог только потрясти головой, и тут же зазвенели серебряные колокольчики на поводе коня.

— Ну-ка, вспомни. Честный Томас, о чем ты поешь ночами и что сочиняешь днем? Ну, давай! Верная любовь, подвиги, слава, скорбь, волшебство…

Но все мои стихи исчезли.

Она добавила тихо:

— Женщина не с Земли, но и не с Небес. Ее лицо затуманилось. В нем промелькнули черты всех женщин, которых я когда-либо видел.

— Я — Королева Эльфийской Страны, Томас.

— Я знаю, — услышал я собственный голос, звенящий и тонкий.

— Я не гожусь для вашей земной страсти, — молвила она, и белые острые зубы сверкнули в улыбке, а глаза стали жесткими от жалости.

— Теперь тебе лучше всего повернуться и уйти. Я шагнул к ней. Конь спокойно пощипывал траву. Она низко склонилась с седла.

— Хочешь получить мой поцелуй? Только расплатишься за него дорогой ценой. — Свет плясал на свежих ее губах. — Осмелишься поцеловать меня — и потеряешь власть над своим телом, зато узнаешь, чего оно хочет…

Я криво улыбнулся, дыхание перехватило.

— Того, чего от него ждут?..

— Ты будешь моим, Томас. Дай мне испытать тебя.

Я приник губами к ее губам и ощутил сладость несказанную. Лишь на миг голова моя прояснилась, ровно настолько, чтобы понять: я погиб!

В шипящем шорохе шелка она соскользнула с седла ко мне на руки. Зелень и золото окутали меня, алые губы увлекли в самое сердце огненного вихря. Мы лежали на сухой колючей осоке, я воспринимал прикосновения дивных женских рук как ласки самой Земли; когда в меня впивались камни и корни, это были ее пальцы… Она была ветром и дождем, она навек укрыла меня от всего мира, сделав меня его частью. Когда страсть взорвалась во мне, я ощутил свое тело распадающимся на бесчисленные самоцветы под холмами, на звезды во мраке.

Весь мокрый, я лежал на земле, и у меня не было сил даже шевельнуться. Надо мной, без единого изъяна в одежде, стояла Королева Эльфийской Страны. Она пробежалась прохладными пальцами по моему плечу и нежно смахнула пот.

— Ты хорошо поешь, — задумчиво произнесла она. — Встань, Томас, оденься, нам предстоит долгий путь.

— Что? — едва пробормотал я. Резкий запах осенней земли щекотал ноздри, такой пряный, что хотелось плакать.

— Ты пойдешь со мной. Тело твое принадлежит мне, я предупреждала тебя. Ты останешься моим семь лет и будешь служить всем моим желаниям. Пора, Томас, вставай.

Я лег на спину. Высоко над нами чаша небес синела так, что хоть падай туда.

— Я не могу уйти, — сказал я. — Здесь мой дом. Никогда еще я не воспринимал с такой остротой чистоту воздуха, запахи трав, само ощущение земли, дающей отдых моему телу, корнями уходящему глубоко в ее недра. Оставить все это сейчас, значит, разорвать сердце.

— Ты сможешь вернуться, но сначала пойдешь со мной. Посмотри на меня, Томас.

Она стояла надо мной, высокая и гибкая, как береза. Я привстал на колено, одной рукой по-прежнему сжимая пучок травы, словно ее корни могли удержать меня на земле.

— Госпожа, — попросил я, — сжальтесь надо мной.

— Сделка есть сделка, милый. Ты будешь моим семь лет, — сказала королева. — Сейчас я сяду на коня, а ты позади меня. А можешь остаться здесь, на холодном склоне, и смотреть мне вслед. Так или иначе, ты будешь моим. Проси, умоляй, но имей в виду, именно из жалости я и беру тебя с собой. Моя служба не покажется тебе тяжелой.

Семь лет… Она взлетела в седло — легкая, как музыка. Я не мог оторваться: ослепительная дама и неброская, спокойная красота мира вокруг; передо мной была загадка, нить, за которой надо идти. Едва она отдалилась всего на два-три фута, как заныло в груди. Я не мог позволить ей исчезнуть. Я знал, что нужно остаться, я помнил людей, с которыми должен был хотя бы попрощаться, но не мог произнести ни слова. Пальцы мои дрожали, пока я торопливо натягивал одежду. Она протянула руку, холодную, сильную, и я принял ее и вскочил на коня.

Конь неторопливо сделал шаг-другой и вдруг ураганом рванулся вперед. Ветер гудел в ушах. Мир проносился мимо с головокружительной быстротой; и вот уже пропали из виду знакомые места. Где-то там, позади остались люди, которых я покинул. Королева скакала чуть пригнувшись, как юная охотница. Гордость охватила меня — ничего другого я уже не хотел.

Сколько продолжалась наша скачка, сказать не могу. Свет быстро померк, словно мы ушли с путей солнца. В абсолютной темноте в один миг смолкли все звуки. Потом я услышал шлепки копыт по мелкой воде.

Впервые за всю дорогу королева заговорила:

— Сейчас ты почувствуешь влагу, Томас; Не думай об этом.

Не успела она договорить, как я ощутил неожиданное тепло — это вода лизнула носки моих башмаков. Потом словно теплая рука охватила мои ступни и поползла по лодыжкам до самых колен. Конь уверенно шел вперед, легко отыскивая дорогу в темноте. Ноги мои погрузились в теплый поток. Судя по звукам, мы были в пещере и перебирались через подземную реку. Я не ожидал, что она окажется такой теплой, ведь знал я только ледяные горные ручьи. Голова моя покоилась на плече королевы, руки обхватили ее гибкий стан, вода текла мимо, я почти не ощущал ее, потеряв себя в тепле женского тела. Ритм копыт походил на стук сердца, а сердца наши бились, как морской прибой.

Наверное, я задремал в этой кромешной тьме. Мне слышались песни, колыбельные, которые я знал когда-то… Но едва я попытался вслушаться, как их поглотил шум бегущей воды.

Во рту пересохло, горло саднило, словно я кричал.

— Ты хорошо пел, Томас, — сказала королева. — Мне понравились песни, которые ты слушал, лежа под сердцем матери… А теперь прощайся с солнцем, прощайся с луной и с зеленым листом. Мы миновали границы Срединного Мира.

Конь начал подниматься, и вода отступила от моих ног. Слабый свет забрезжил вокруг, серый, как занимающееся утро, но более тусклый и блеклый. Я взглянул вниз: ноги мои потемнели от воды, но когда стало светлее, я увидел темно-красные капли, падающие с моей одежды в дорожную пыль.