Что-то мне не понравилось в его улыбке на этот раз.

— Может, понравится, а может, нет, — говорю я. — По мне, это не самая подходящая песня для новобрачной.

— Ну да? — удивился арфист.

— Думаешь, на свадьбе стоит петь про то, как дамы зазывают эльфийских рыцарей? Не знаю, как там жены баронов, только мой тебе совет: не надо бы здесь про это.

Он вроде как расстроился и говорит:

— Но ведь дама в песне умная и в конце концов своего добивается. Как она с ним справилась, а? А как ловко отшила его с этой загадкой про блоху… в ухе?

— Поостерегись, Томас, — сурово изрекла моя Мэг. — Гордость — плохой советчик и Жестокий хозяин.

Он живо повернулся к Мэг, я думал, дерзость скажет, но вышло иначе.

— Я знаю, — с трудом проговорил он, — что гордость — горькая приправа ко всем делам человеческим. Я повидал мир, госпожа моя. В нем нелегко живется, если у тебя нет титула и земли. Смотрю я на вас двоих и завидую. Королева горшков и повелитель овец — вы добрые, щедрые люди. Но я видел много других замечательных людей, по-настоящему талантливых, вынужденных тратить все свои силы на поиски пропитания. Никто не перевяжет рану, если о ней молчать, никто не положит монету в сжатый кулак, что бы там ни заповедал людям Господь. Робкий менестрель, забившийся в угол трапезной и зарабатывающий своей арфой на хлеб, на кров и на пару подзатыльников в придачу, разом превращается в человека гордого и независимого, стоит лишь хозяину отлучиться ненадолго.

— Рифмач, — тихонько окликнула его Мэг, — а ведь с твоими песнями то же самое.

— А как же! Вот поэтому мне и достанется королевское золото.

— Ты уверен, что хочешь именно золота?

— Да кто же не хочет? — Он ловко подбросил и поймал свой красивый браслет. Сверкнувшее золото напомнило мне ярмарку у герцога… и еще кое-что. Но говорить Про это Я не стал. — Золото от короля, почести от придворных да доброе имя у простого народа, — с ними я легко получу ночлег, где захочу, а заодно и розу от какой-нибудь пригожей девицы.

Он наклонил голову и этак победно глянул одним глазом, словно рассчитывал дождаться похвалы от Мэг за такие речи. Дурак он, что ли? А если нет, тогда зачем прикидывается?

Мэг только фыркнула тихонько, продолжая размеренно тыкать иголкой в полотно.

— О розе не беспокойся. Парень ты видный, мнения о себе высокого. Правда, короли и благородные вертят тобой, как хотят, а ты, значит, им служишь… Одного не понимаю: на кой тут музыка нужна?

Томас ответил не сразу.

— Это — мастерство.

— Как с горшками или колесами? — чуть заметно улыбнулась Мэг.

Ловко она его! Причем, его же словами. Помнится; так же досталось Рыжему Хью, еще когда мы с ним вдвоем за ней ухаживали. Олух! У меня-то тогда ума хватило промолчать, ну, мне награда и выпала.

Томас окаменел лицом, но быстро отошел и слабо улыбнулся.

— Признаю, госпожа, ты победила. Сдаюсь. — Он низко поклонился и поцеловал ее старую, морщинистую руку. — Когда я приду в следующий раз, то принесу особую песню, правдивую от начала до конца, только для тебя написанную, и спою ее только тебе.

Услышав про «следующий» раз, мы с Мэг переглянулись. Уж не знаю, почему, но хотелось надеяться ещё на одну встречу.

— Ладно, послушаем, какая такая особая песня у тебя получится, — проворчала Мэг. — По мне, лучше бы тебе одной музыкой обойтись, не доверяю я этой твоей «правдивости».

— Я весь в вашем распоряжении, — учтиво произнес он.

— Вот и хорошо. У меня для тебя дело найдется.

— Повелевайте!

— Ну-ка, протяни руки. Мне надо шерсть смотать, а Гэвин для этой работы не годится. Руки-то у него корявые, что твои грабли.

Арфист покорно вытянул свои длинные, гладкие руки, и Мэг моментально его стреножила.

— Если соберешься поутру, — говорит она ему, — будет холодно. Шарф не снимай. Пойдешь по-над речкой, к ночи доберешься до Окстонского Брода. Там живет дочка моей сестры, я кое-что передам для нее — вот тебе и ночлег.

— Непременно все исполню, — слегка растерянно отвечает Том. Может, по дороге великаны попадутся. Хочешь, я убью парочку в твою честь?

Мэг подергала шерстяную нитку.

— Оставь свои глупости. Лучше держи руки потверже. Если будешь болтать ими, толку мне от тебя никакого; Ты, наверное, знаешь, от Окстона до Далкейта неблизко…

— Знаю. Может, подвезет кто.

— А почему бы тебе прямо к королю не податься? — спросил я его. — При дворе заработки, поди, получше, чем у графа, Томас ответил не сразу.

— Уехал король. Где он остановится — неизвестно. Может, даже в Далкейте; Кстати, вы видали когда-нибудь тамошнего барона? В вашу дверь ему наверняка не пролезть. Руки что твои ляжки, а ляжки — с овцу каждая. Доспехи ему подносят трое пажей, да и то с трудом. Я наблюдал за ним в Колдшильде; цыплят он жевал целиком, как мы бы персики ели. А вот поди ж ты, от любовных песен плачет, особенно если дева в конце умирает.

Мэг, занятая своими нитками, проговорила:

— Знавала я одну женщину, вот уж страшна была! Нижняя губа до пояса, а уши ей приходилось на макушке завязывать. Приходилось ей лицо закрывать, словно язычнице какой…

Конечно, как у менестрелей водится, Томас эту историю без ответа не оставил. Так мы узнали о короле-язычнике Орфее. У него жену король эльфов украл и увел в Волшебную Страну. А Орфей, значит, был великим арфистом. Отправился он за своей женой к эльфам и сумел там своей игрой разжалобить королеву до слез. В конце концов жене его позволили вернуться вместе с ним в Срединный Мир. Но в Эльфийской Стране она уже успела съесть семь волшебных орехов. Это у эльфов такая еда особая, а для смертных она даром не проходит. Отныне бедняжка должна была каждый год семь дней жить в Эльфийской Стране.

Пока мы рассказывали друг другу всякие истории, пока ужинали, настала глухая ночь. Уже когда погасили огонь, я услышал, как Мэг, укрывая арфиста одеялом, говорила ему:

— Завтра пойдешь, смотри под ноги. Наутро, застегивая Тому плащ серебряной застежкой, Мэг напутствовала его:

— Когда бы ни пришел, знай, мы тебе всегда рады.

Арфист поцеловал руку Мэг, улыбнулся мне яркими, как летний день, глазами и пообещал зайти как-нибудь, но прошло немало времени, пока мы снова увидели Томаса Рифмача.

Поднявшись на гребень первого холма, он обернулся и помахал нам. Кругом были разлиты золотисто-коричневые краски осени, и только фигура человека вдали да вороны, кружившие над ним, выделялись на этом фоне черными пятнами.

На сердце у меня было тяжело. С чего бы это, думал я.

Моя старушка вздохнула и говорит:

— Вот что я тебе скажу, Гэвин. Парень этот с равнины и всю жизнь там жил. Короля он видал не больше твоего. А вот в Роксбурге ему бывать приходилось. Один раз. Если я верно все вижу, и года не пройдет, как стоять ему перед королем. И к нам он вернется. Вот тогда все и узнаем.

Она повернулась в сторону усадьбы. Солнышко как раз всходило.

— Ладно. Разговорами сыт не будешь. Так я никогда и не узнал, откуда она прознала про Томаса и короля. Да ведь и я ей не стал говорить, что встречал нашего гостя весной на ярмарке у графа. Потом о щедрости графа много толковали. Я всю дорогу обратную собирался рассказать про это Мэг, а когда домой добрался, за хлопотами и запамятовал.

Божиться не буду, может, браслет у Томаса вовсе и не тот, не графский, но сколько же человеку за год золотых браслетов перепасть может?

Зима в тот год выдалась тяжелой. Столько снега мы уж давно не видели, все ручьи позамерзали. Но осень была добрая, еды и дров запасли в избытке. Только и оставалось сидеть дома и ждать, пока холода пройдут.

Где-то в марте кончились они в одночасье и мы, по словам Мэг, превратились в водяных — нас окружала топь. Ни овцам, ни собакам такое не по нраву. Чего хорошего бродить по брюхо в грязи? Только и знай ноги вытаскивай. Вот однажды мы все вместе именно этим и занимались, как вдруг я услышал звуки, которых ну просто никак не ожидал. Где-то недалеко смеялась девушка.