Набоков постоянно экспериментирует, пишет то от своего лица, то от лица рассказчика (будь то рассеянный русский, забредший по ошибке в салон профашистски настроенных американских домохозяек, эгоцентричный филолог-француз, кабинетный мечтатель, загипнотизированный созвездиями, или несчастный женоубийца), а в рассказе «Фрагменты из жизни чудовищной двойни» слово берет один из близнецов. Но биологический казус, о котором, например, в словаре Брокгауза и Ефрона сказано: «...пара близнецов Ханг и Энг, сросшаяся выше пупка связкою из соединительной ткани толщиною в руку... родились в 1811 году... в Сиаме... несколько раз показывались за деньга в Европе и Америке, прижили в двойном браке с двумя сестрами 18 человек детей и умерли 17 января 1874 г.», приобрел в рассказе Набокова черты глубокой трагедии, имеющей отношение к любому человеку; не поняв этого, можно совпасть с поверхностным мнением Брайана Бойда, сравнившего автора с жонглером, «перебрасывающим одну чашку на блюдце из руки в руку», тогда как все знают, что он мог бы жонглировать целым сервизом.

Как уже было сказано, понять прозу Набокова, не обладая способностью увидеть вещи в их поэтическом измерении, — невозможно. И недаром подробности и детали его прозы то и дело попадают в современные стихи. «Светило, поднявшееся натощак» из стихотворения И.Бродского «Темза в Челси» явно помнит о «невыносимом натощак солнце» из рассказа Набокова «Набор». А в стихотворении А. Кушнера про полузабытую могилу сказано: «Как бы отпущена на волю из ослабевших чьих-то рук; Боясь, что скажет: «Не позволю», — Смутившись, совестливый внук...» Но в том же рассказе Набокова «Набор»: герой «опять с досадой подумал о зыбкости ее могилы, уже переходившей ползком в стан природы; вот уже лет семь, как он перестал о ней печься, отпустив на волю». А «ужасный бронзовый осьминог» люстры, который облюбовал в магазине незадачливый гувернер Ленский, перекочевал из «Других берегов» в стихотворение Бродского «Лагуна»: «...Бронзовый осьминог/люстры в трельяже, заросшем ряской...» Таких примеров множество.

Мне приятно, кстати, заметить, что А. С. Кушнеру, с которым я советовался, переводя эту книгу, пригодились мотивы рассказов «Как там, в Алеппо...» и «Ланс» в стихах «Сети» и «Альпинист».

Для русского читателя творчество Набокова расколото на две части: русскую и английскую. Немало сил потратил он на то, чтобы склеить их для англоязычного читателя, переведя вместе с сыном свои русские вещи на английский язык. Что касается его английской прозы, то она, за исключением «Лолиты» и «Других берегов», не переведена им на русский язык. Однажды, высылая издателю рукопись книги о Гоголе, он в сопроводительном письме пошутил: «Я очень устал, со слабой улыбкой на губах лежу в отдельной палате для рожениц в ожидании роз». Переводчик чувствует нечто подобное и, кажется, может позволить себе ту же шутку.

Д. Чекалов