Надо срочно что-то съесть. Компания «Мартин-Уайтинг» наверняка предлагает в нашей больнице бесплатный завтрак, но на это у меня нет времени.

Возле грузового лифта сложены грудой использованные подносы, и там я нахожу нераспечатанную пластиковую миску с корнфлексом и сравнительно чистую ложку. Молока нет, зато обнаруживается полупустая коробочка с взвесью магнезии. В известных обстоятельствах, поверьте, это как минимум не хуже, а то и лучше.

Я уединяюсь со своей добычей в пустой палате и, выбрав койку возле двери, сажусь на краешек матраса в желтых пятнах от мочи. Только я успеваю отправить в рот первую ложку, как из-за ширмы раздается голос:

— Кто здесь?

Доев свой завтрак — на это уходит четыре секунды, — я догоняю его еще одним моксфеном, а затем встаю и, обогнув ширму, подхожу к отнюдь не свободной койке.

Передо мной молодая женщина. Красивая, 21 год.

Красота в больнице — вещь редкая. Равно как и молодость.

Но сражен я не этим.

— Вот так сходство! — вырывается у меня. — Один в один.

— С вашей подружкой?

— Да.

На самом деле весьма отдаленное — что-то такое в глазах, а может, еще в чем-то, — но в моем нынешнем состоянии я малость обалдел.

— Неприятный разрыв? — спрашивает молодая женщина.

— Умерла, — отвечаю.

Она воспринимает это как шутку. Наверно, из-за моксфена у меня какое-то не такое лицо.

— И теперь вы спасаете людей?

Я пожимаю плечами.

— Банальная история, — замечает она.

— Если не считать того, что я отправил кучу народа на тот свет.

А про себя думаю: «Может, мне уйти, все равно то, что я несу, это не я, а наркотик».

— Медицинские ошибки или серийный убийца?

— Всего понемножку.

— Вы медбрат?

— Я доктор.

— На доктора вы не похожи.

— А вы не похожи на больную.

Это правда. Она пышет здоровьем — по крайней мере, чисто внешне.

— Скоро буду.

— Почему?

— Вы мой лечащий врач?

— Нет. Спрашиваю из любопытства.

Она отводит взгляд:

— Сегодня мне отрежут ногу.

Я, после короткой паузы:

— Решили ее пожертвовать?

Ее смех прозвучал резко.

— Да. Мусорному баку.

— А что с вашей ногой?

— Рак кости.

— Где?

— Колено.

Любимая территория остеосаркомы.

— Можно взглянуть?

Она откидывает покрывало, а вместе с ним задирается нижняя сорочка, открывая сияющий лобок. Обработан по моде: безволосый. Из промежности тянется ниточка с голубым тампоном. Я поспешно натягиваю покрывало.

Осматриваю колени. Правое заметно опухло, особенно задняя поверхность. На ощупь большое скопление жидкости.

— Ух.

— А если поподробнее?

— Когда вам последний раз делали биопсию?

— Вчера.

— И что нашли?

— «Кровоточащая аморфная железистая ткань».

Двойной «ух».

— И давно это у вас?

— Сейчас?

— Что значит сейчас? — спрашиваю.

— Первый раз, три месяца назад, опухоль держалась дней десять.

— Не понимаю. Она что, рассосалась?

— Да. А неделю назад колено снова разнесло.

— Интересное кино. Никогда не слышал ничего подобного.

— Вот и они говорят, что это редкий случай.

— А они не хотят подождать, пока она снова рассосется?

— Слишком опасная форма рака.

— Остеосаркома?

— Да.

— Что правда, то правда.

Если это действительно остеосаркома. Хотя хрен тут что поймешь.

— Я посмотрю снимок, — говорю ей.

— Зачем? Через пару часов ничего не останется.

— Все равно. Вам ничего не нужно?

— Нет. — Она помедлила. — Разве что массаж ноги, если вы не против.

— Я не против.

Щеки ее становятся красными, как полицейский маячок, но она выдерживает мой взгляд.

— Правда?

— Почему нет? — Я сажусь на край кровати и, положив ногу к себе на колени, принимаюсь разминать подъем ступни большим пальцем.

— О, блин. — Она закрывает глаза, по щекам текут слезы.

— Извините, если что не так, — говорю.

— Не останавливайтесь.

Я продолжаю массаж. Через какое-то время губы ее раздвигаются, и с них слетает едва различимое:

— А языком?

Я поднимаю на нее взгляд:

— Что?

— Ногу, извращенец, — говорит она, по-прежнему с закрытыми глазами.

Я поднимаю ее ногу и провожу по подошве кончиком языка.

— Выше, — просит она.

Вздохнув, я облизываю всю ногу, с внутренней стороны, почти до самой промежности. После чего встаю, задавая мысленно себе вопрос: «Интересно, как бы сложилась твоя карьера, если бы ты вел себя как профессионал?»

— С вами все в порядке? — спрашиваю.

Она в открытую плачет:

— Лучше некуда. Мне отрежут ногу.

— Мне очень жаль. Зайти к вам попозже?

— Да.

— О'кей.

Хотел добавить «Если со мной будет все в порядке», но воздержался. Зачем напрягать человека.

Зимой девяносто пятого Локано вновь решили покататься на горных лыжах, на этот раз в местечке Бивер Крик, Колорадо, и пригласили меня. Но я отказался и поехал в Польшу. Не для того чтобы убить Ладислава Будека, человека, отправившего мою родню в Аушвиц, клянусь Богом.

Причина была гораздо хуже. Я уверовал, что существует нечто под названием «Судьба» и что, если ничего не планировать, она сама выведет меня на Будека. Вот тогда и пойму, быть ли мне теневым киллером Дэвида Локано, которому поручают убирать с дороги всех подряд, русских и итальянцев. И попутно охранять его сына. Ну а пока я могу тешить себя мыслью, что, отклонив это приглашение, я доказал самому себе: это неправда, что семейство Локано стало для меня ближе собственной родни.

С медицинской точки зрения, это на первый взгляд странное решение отдаться в руки вымышленной сверхъестественной силе — как будто у вселенной есть сознание или такая сила — вовсе не характеризует меня как ненормального. «Руководство по диагностике и статистике», разбирающее всевозможные отклонения психики, вносит ясность в этот вопрос. Оно утверждает: бредовой может считаться только «ложная идея, основанная на неправильном умозаключении о внешней реальности, которое поддерживается вопреки всеобщим представлениям, а также вопреки неопровержимым и очевидным доказательствам либо свидетельствам обратного». С учетом же количества людей, покупающих лотерейные билеты, стучащих по дереву во избежание сглаза или уверенных в том, что в природе не бывает случайностей, кажется, нет такой завиральной идеи, которая подпадала бы под понятие патологии.

Все так называемые умственные расстройства ничего не говорят о человеческом уме. По моим ощущениям, существует примерно одиннадцать градаций интеллекта и по меньшей мере сорок разновидностей глупости.

Что касается последних, то с ними я знаком не понаслышке.

Поскольку шансов найти Ладислава Будека были невелики, я решил хотя бы посмотреть достопримечательности. Первым в моей программе значился первобытный лес, где во время войны прятались мои предки. Прилетев в Варшаву, я заночевал в дерьмовой гостинице, доставшейся кому-то в наследство от коммунистов, в Старом городе (вроде как столице Старой страны), съел странного вида мясные козявки на завтрак и сел на люблинский поезд. Оттуда я ехал автобусом вместе с прыщавыми девочками-подростками из католической школы, которые всю дорогу щебетали о минете. Мой запас слов на польском — весьма скудный, при довольно сносном произношении — слегка пополнился.

За окном дымящие трубы сменялись бараками. Будь я поляком, я бы, наверно, тоже сказал: «Как я мог знать про холокост, если вся страна напоминает один большой концлагерь!»

Быть поляком — ха, очень надо.

Наконец автобус пришел в такой захолустный городишко, что там было всего четыре фабрики, и я сошел. Разбитая грунтовая дорога шла по краю леса. Уточнив время возвращения, я оставил рюкзак у дежурной и отправился дальше пешком.