Саша еще тешила себя надеждой встретить людей, но, кажется, все больше и больше свыкалась с мыслью о том, что если кто-то где-то и уцелел, подобно нам, то шанс встретиться с ним близок к нулю. Нет, меньше нуля!

Все было прекрасно… Прекрасны дни, проведенные вместе, прекрасны ночи, в которые мы тоже не расставались. Единственную сложность для меня представляло побриться так, чтобы рядом не было Саши. Впрочем, к подобным сложностям я привык уже давно… Представляю ее лицо, если бы она увидела, как мое отражение бреется в зеркале, брея ту же щеку и той же рукой, что и я…

Сейчас, оглядываясь назад, на те счастливые дни, я понимаю, что тогда я впервые в жизни по-настоящему влюбился. Это чувство не имело ничего общего с радостным азартом охотника, увидевшего прелестную девушку, которую он должен очаровать, или с радостью первой ночи вдвоем, когда ты понимаешь, что эта ночь скорее всего станет и последней.

Да, счастье перманентно, но иногда его миг может растянуться на часы или даже дни. Счастье — это не только когда ты одерживаешь очередную маленькую победу, но еще и когда ты понимаешь, что нужен кому-то.

Я всю жизнь боялся ответственности. Наверное поэтому даже в счастливые месяцы нашей жизни с Тамарой я всячески пресекал даже разговоры о ребенке. Я прекрасно понимал, что ребенок привяжет меня к дому гораздо крепче штампа в паспорте, и, потому, панически боялся этого. Я вообще боялся всего, что могло бы ограничить мою свободу, заставить взвалить на себя бремя ответственности… С Томой мы были каждый за себя, и никто не отвечал за действия другого.

Сейчас, находясь рядом с Сашей, я был счастлив от сознания того, что отныне я — часть чьей-то жизни. Что без меня ее жизнь будет другой а, быть может, и вовсе прервется в этом опасном и безлюдном мире.

Я гнал прочь любые мысли о своем прежнем доме. Мое второе «я» постоянно напоминало мне, что я не имею права задерживаться в зазеркалье, что этот мир нереален и, быть может, ненадежен… Что мой «отпуск» был задуман как временный, и делать его постоянным просто незачем…

Но я не думал об этом, надеясь, что через недельку-другую все образуется само собой… Наверное, в этом и заключается главная особенность русского менталитета — всегда надеяться на высшие силы, на то, что все «само собой» или «по щучьему велению, по моему хотению»… Не помню автора этих строк, но звучат они примерно так: «Как дева, забеременев, надеется, что все само собой спокойно рассосется»… Мой случай!

На четвертое утро после того памятного дня, когда я впервые увидел грань миров, и когда, быть может именно благодаря этому, впервые взглянул на Сашу другими глазами, идиллия рухнула!

Обычное ранее утро, уже ставшее привычным для нас. По негласной договоренности Саша отправилась в стайку, подоить корову (по той простой причине что меня эта рогатая зверюга к себе даже близко не подпускала), а я же занялся завтраком. Но перед этим, естественно, следовало умыться, и вообще привести себя в божеский вид, что я и намеревался сделать.

Я подошел к умывальнику, плеснул водой куда-то в направлении лица, и так и замер, с отвисшей челюстью, квадратными глазами и струйками воды, стекающими с физиономии. В небольшом зеркале, установленном напротив раковины, отражалось все, что находилось за моей спиной! Лестница, ведущая на второй этаж, ворох одежды, сваленный под ней на табуретку… Все, что угодно, кроме меня!

Я протер глаза — картина не изменилась. Я отошел, вытерся полотенцем, встряхнул головой, прогоняя сон, а вместе с ним и любые возможные галлюцинации, и снова взглянув в зеркало.

Ничего не изменилось! В зеркале отражалась абсолютно пустая комната, без малейшего намека на меня, то есть, на моего двойника.

Сказать, что я испугался, значило бы ничего не сказать! Первое время, когда я еще только осторожно и с опаской входил сквозь зеркала в иные миры, меня часто преследовал страх оказаться запертым в них навсегда. Первое время я вообще каждые пять минут подбегал к зеркалу, чтобы удостовериться, на месте ли мой двойник. И не было случая, чтобы он опоздал хоть на секунду! Чтобы хоть раз мое движение не совпало с его! Он всегда был там же, где и я, всегда делал то же, и тогда же! И со временем я перестал бояться, перестал вглядываться в каждое зеркало на пути в Зазеркалье, и лишь иногда, взглянув в него, констатировал факт: двойник всегда оказывался там же.

И последние четыре дня, стоило мне подойти к зеркалу, как я видел собственную физиономию с другой его стороны. Умывался ли, брился ли, или просто строил самому себе рожи — двойник всегда повторял мои действия.

Но сегодня он почему-то решил не появляться!

Я взглянул на свои руки, и заметил, как сильно они дрожат. Прислушался к сердцу, и услышал его сумасшедший стук.

Еще с десяток раз я подходил к зеркалу и вновь отходил от него, надеясь… надеясь на что? На то, что мой двойник просто заснул, и сейчас проснется и подбежит к зеркалу, поприветствовать меня? Даже тогда я понимал, насколько это глупо.

В конце концов я решился еще на один опыт, гораздо более важный. Я коснулся рукой зеркала… Оно всегда поддавалось под малейшим моим нажатием, всегда с готовностью пропускало меня в другой мир — либо в тот, о котором я думал, либо в тот, из которого пришел. Но сейчас мой палец коснулся лишь гладкой, холодной поверхности стекла.

Я был заперт! Заперт в мире «Безмолвного Армагеддона», и не имел возможности вернуться назад!

Я закричал, нет, заорал от бессильной злобы, и со всей силы ударил кулаком в зеркало.

— Откройся! — кричал я ему, вновь и вновь нанося удары по покрывшейся трещинами поверхности, не чувствуя боли, и не видя крови, стекающей с моей изрезанной руки, — Откройся, сволочь! Выпусти меня!

Я бил зеркало до тех пор, пока оно не осыпалось в раковину бесчисленным количеством осколков. Бил до тех пор, пока в дом не влетела перепуганная моими воплями Саша, и чуть ли не силой не оттащила меня от раковины. А я все продолжал кричать что-то неразборчивое, кричать во весь голос, проклиная все зеркала мира и себя самого.

Саша успокаивала меня, но я не слышал ее слов, не чувствовал ее рук, пытающихся уложить меня на кровать. Я видел перед собой лишь пустое зеркало, в котором не было меня! Но когда Саше все же удалось уложить меня, я увидел и кое что еще — ее глаза, полные боли и ужаса, ее лицо, забрызганное моей кровью, рекой лившейся из истерзанной руки. И этот ее взгляд заставил меня умолкнуть, успокоиться и позволить ей перевязать мою руку…

Я не мог ответить ей, что случилось. Не мог, потому единственными звуками, которые я мог тогда издавать, были невнятные всхлипы… Парни не плачут?! Нет, они плачут, но очень-очень редко. Когда случается то-то действительно страшное. Когда ты ломаешь ногу, а завтра у тебя финал чемпионата мира по футболу, или когда ты в одночасье теряешь все. Когда за тобой захлопывается дверь в твой родной мир, и ты оказываешься в придуманном тобой же, опустевшем мире.

Слава Богу, в этом мире я был не один…

Наверное, не будь рядом Саши, я бы сошел с ума. Ведь увидев, что больше не отражаюсь в зеркале, я ступил на путь к «гнезду кукушки», к сумасшествию, к безумию, порожденному отчаянием. Но она была рядом со мной. Была все время, все те несколько часов, которые я пролежал на кровати, тупо глядя в потолок и бормоча что-то бессвязное и неизвестное даже мне.

Саша была рядом, и единственным, что помогло мне удержаться и не шагнуть за грань безумия, были ее глаза. Добрые, любящие и умоляющие. Умоляющиеся не оставлять ее одну в этом мире, который я же создал! Умоляющие остаться рядом с нею навсегда…

И я остался.

Я закрыл глаза и отключился, чтобы несколько минут, растянувшиеся для меня на долгие часы, проблуждать в лабиринтах собственного сознания, отыскивая ответ на извечный русский вопрос: «Что делать». Ответ всегда был на поверхности, и не нужно было даже задумываться, чтобы найти его. Жить! Жить дальше в этом мире, научиться не только называть его своим домом, но и считать его таковым… И втайне надеяться, что зеркала вновь станут благосклонны ко мне.