Это пугало, но, в то же время и радовало. Надоело жить в мире, в котором каждый поворот ты знаешь досконально. Мы въезжали на новую территорию, о которой я не знал ничего. И это было хорошо!..

В полстах километрах от Омска нам попался первый дорожный знак, извещавший о том, что отныне мы не имеем права разгоняться больше 90, а вскоре и первый указатель, сообщавший, что до Омска осталось 40 километров. Дважды нам попадались уроды, неторопливо бредущие прочь от города по обочине. Увидев нашу машину они останавливались и провожали нас взглядами, продолжая смотреть нам в след до тех пор, пока мы не теряли их из виду. А один из них — и вовсе поразил нас, остановившись и неуклюже помахав нам рукой…

Справа от дороги, вдалеке, промелькнуло что-то похожее на строения, а через пару сотен метров мы наткнулись на поворот в ту сторону, возле которого стоял указатель с надписью «п. 8-е марта»… Я смутно припомнил, что не задолго до своего последнего путешествия в Зазеркалье, слышав в новостях о двойном убийстве в поселке 8-е марта, который находился, правда, где-то под Новосибирском. Вероятно, теперь 8-е марты будут попадаться в большом количестве близ каждого крупного города…

Дорога больше не представляла собой идеальную прямую. Она изгибалась, объезжая маленькие озерца или островки рощиц, а один раз мы даже проехали по простенькому мосту, перечеркивавшему узенькую речку…

Вскоре вдалеке показался город…

Уродов стало больше. Большинство из них меланхолично брели прочь от города, оживляясь лишь при нашем появлении, но некоторые явно были заняты какими-то своими делами. Один рылся в земле у обочины, усердно орудуя лопатой, которая с трудом слушалась его неуклюжих длинных рук, другой вертел в руках топор, словно прикидывая, зачем это устройство вообще нужно… Понемногу мы начинали привыкать к виду этих существ, и, так как никто из них не проявлял ни малейшей агрессии, Саша больше не вздрагивала при каждом их появлении, и не хватала меня за руку.

— Должно быть, они жили за пределом… — предположила она, провожая взглядом очередного урода, увлеченно рывшегося под капотом стоявшей у обочины машины, и время от времени выкидывавшего оттуда какие-то детали, — А теперь решили переселиться сюда.

— Не думаю, что их кто-то спрашивал. Грань миров смещается. Все то, что находилось за ней, чем бы это ни было, выбрасывает сюда, в наш с тобой мир. Грань миров — это чрево, из которого рождается новый мир… А они… они — жертвы преждевременных родов!

Мы въезжали в Омск!

Этот город принадлежал им, этим жутким существам, гротескным пародиям на человека. Сотни и тысячи уродов сновали по улицам, не то создавая видимость какой-то деятельности, не то действительно занимаясь чем-то.

Если Медянск, переживший «Безмолвный Армагеддон» выглядел как жертва атомной войны — закопченные фасады домов, вылетевшие стекла и, наконец, рухнувшая плотина, то Омск был чистым и сияющим. Кое-где на улицах стояли брошенные машины, в некоторых из них гордо восседали новые хозяева города, положив руки на руль и зачарованно глядя на ручку скоростей. Кое-где уроды выглядывали из окон, провожая едущий по улицам джип внимательными и задумчивыми взглядами.

Это был новый город! Только что рожденный, только что выбравшийся из чрева матери и улыбавшийся всему Зазеркальному миру… В нем не было следов аварий и катастроф, в нем вообще не случалось «Безмолвного Армагеддона»! В этом городе никогда не жили люди, а значит и никогда не покидали его…

Я сбавил скорость, боясь, что одно из этих отвратительных существ додумается прыгнуть мне под колеса. И не зря! Еще один ребенок, вдруг заверещав что-то, метнулся прямо к нам под колеса. Я ударил по тормозам, и молча наблюдал за тем, как другой урод — возможно мать или отец этого малыша (я совершенно не видел половых различий уродов, если они вообще были), волоком утаскивает его с дороги, испуганно глядя на большие колеса нашего джипа…

— Как думаешь, это мать и сын? — спросила Саша.

— Может они вообще гермафродиты. Но, кажется, ты права…

— Гермафродиты, или нет, но этот явно опасался за своего ребенка. И понимал, что машина может причинить ему вред. Они разумны!

Я и сам видел это. Все эти уроды, и тот ребенок, которого я убил по дороге сюда, отличались от моего первого знакомца. Во-первых, у большинства из них отсутствовал костяной нарост на лбу, во-вторых двигались они как-то, более по человечески, что ли… Ну а в-третьих, если в том уроде я видел лишь простейшие инстинкты — любопытство и, возможно, агрессию, то у всех этих существ присутствовали и другие, более сложные. Да о чем это я, обитатели нового Омска умели говорить! Неоднократно я видел, как они переговариваются — по двое, по трое, или и вовсе большими группами. Они общались между собой, а тот малыш заговорил со мной. Пусть и на искаженном, но все же на русском языке!

Да, они были разумны!

Нам потребовалось больше часа на то, чтобы проехать через Омск. Мы ехали медленно, отчасти боясь задавить кого-то, а отчасти — просто пораженные открывшимся перед нами зрелищем. Уроды осваивали город! Они суетились в домах, выглядывали из окон, вертели в руках различные предметы и приборы, возможно, пытаясь понять их предназначение.

В тот момент я впервые понял, что наш с Сашей мир перестает быть нашим. Он принадлежал ИМ! Эти существам, этим детям черного предела!

Мы выехали из Омска и практически сразу увидели вдалеке черную стену… Мне не нужно было объяснять Саше, что она видит перед собой — слова вообще были излишни. Преграда возвышалась в нескольких километрах от города, и уже на его окраине мы ощутили перемены. Дома здесь выглядели какими-то… усталыми! Да, именно усталыми, готовыми вот-вот обрушиться. Дорога постепенно превращалась в нечто ухабистое, а газоны по обочинам — в мертвые озерца черной земли. Едва появившаяся по весне трава на них уже засохла, как будто над этой частью города прошел жестокий суховей…

Но я понимал, что на самом деле все наоборот. Из-за преграды все появлялось мертвым, и лишь потом оживало, наливаясь цветом и жизнь. Эта трава не завяла — она просто еще не успела ожить…

Громада черной стены надвигалась на нас…

— Мне страшно… — сказала Саша, и я не ответил ей, не зная, что сказать.

Навстречу нам непрерывным потоком двигались уроды. Десятки, сотни, тысячи… Обочины дороги превратились в бесконечную очередь, уходившую до самой грани миров. В нее саму! Эти существа покидали свой прежний мир (уж не знаю, был ли он для них родным, или нет), и двигались в наш. В этот светлый, яркий и чистый мир, лишенный людей. Теперь это был их мир, и они знали об этом. Они спешили заселить его, покидая черную пустоту за пределом.

Мы приблизились к грани миров вплотную. Из ее мерцающей темноты нескончаемым потоком выходили уроды, будто по конвейерной ленте уносясь прочь, к Омску. Я остановил машину в паре метров от преграды…

Проходящие мимо существа поворачивали к нам свои уродливые лица и долго осматривали нас, от чего мне захотелось, чтобы все стекла джипа были не просто тонированными, а и вовсе непрозрачными… Перед нами вздымалась громадина грани миров. Огромная, чудовищная, внушающая трепет… отсюда было видно, что она движется и сейчас. Черная стена медленно уползала прочь от нас, делая несколько сантиметров в секунду. Временами она ненадолго ускоряла свой шаг, делая короткий рывок, а затем возвращалась к первоначальному медленному движению…

— Хочешь выйти? — спросил я Сашу, — Ты, ведь, хотела взглянуть на нее! Может быть даже прикоснуться к ее поверхности…

В моих словах звучали нотки издевки, и я не старался скрыть их. Да, я виноват перед Сашей. Кругом виноват, ведь все плохое, что произошло с ней, произошло из-за меня! Но мне кажется, я имел право на злорадство — ей хотелось увидеть это величественное, подавляющее волю зрелище, и она увидела его. Пусть насладится чувством, когда кровь начинает медленнее течь в твоих жилах, пусть ощутит в груди мертвый, еще не оживший воздух этого месте!