Я не шла, а бежала. Каждая минута дорога. Прибегаю к Осокиным — Наташа дома, за чтением какой-то книги. Я кинулась её уговаривать, она — ни в какую.

— Не хочу мириться с ложью и обманом.

— Кто тебя обманул? — спрашиваю я в отчаянии.

— Школа. Никогда больше не переступлю порог, пока там царят очковтирательство, мелкая мстительность, обман.

— Наташа, опомнись! — прошу я. — Разве я тебя обманывала? Ты подумай, из-за глупого упрямства ты можешь остаться без аттестата. Да и школе какая неприятность!

— Нет, — отвечала Наташа на все мои уговоры, — не пойду!

Мне стало обидно до слез. Ведь я учила Наташу писать и считать. Сгоряча я бросила ей, что во всём виноват её отец. Не надо было мне так говорить, но я очень расстроилась. Мои необдуманные слова окончательно ожесточили Наташу. Несолоно хлебавши, я пошла обратно в школу. Моя весть поразила Елену Сергеевну, но меня она ни в чём не упрекнула. Тут же нашему завучу Евгению Савельевичу было дано указание поскорее оформить документы, дающие Наташе Осокиной право получить аттестат зрелости без сдачи экзаменов. Завуч заверил Елену Сергеевну, что всё будет сделано, потребуется только справка из поликлиники о нервном переутомлении.

У меня от волнения, оттого, что бегала туда-сюда, заболело сердце. Я пошла в учительскую, глотнула валерьянки с ландышем. Евгений Савельевич тоже приходит в учительскую, садится за свой стол. И говорит со злостью:

— Вот она, несчастная наша педагогика. Нам плюют в глаза, а мы утираемся и начинаем хлопотать за того, кто в нас плевал.

Только он это сказал, входит Вера Платоновна в ужасном состоянии. Очки перекосились, волосы растрепаны, блузка выбилась из юбки. Я сразу к ней:

— Не волнуйтесь, всё улажено. Наташа получит аттестат. У неё сильное нервное переутомление. Возьмите в поликлинике справку.

Вера Платоновна отмахнулась от меня, как от назойливой мухи.

— Моя дочь абсолютно здорова!

Что ты сделаешь с этими людьми! Можно ли так говорить при Евгении Савельевиче! Вера Платоновна его прекрасно знает, вместе работали. На свете нет второго такого труса, перестраховщика. Я буквально застыла с раскрытым ртом, а она подходит к завучу и говорит:

— Могу ли я посмотреть сочинение моей дочери?

Я жду, что он увильнет, отговорится инструкцией, но Евгений Савельевич встает и уходит испросить разрешения у начальства. Пока он ходил к Елене Сергеевне, я тщетно пыталась уговорить Веру Платоновну не затевать истории. Евгений Савельевич вернулся и сказал:

— В виде исключения можете посмотреть сочинение дочери. — Затем он многозначительно взглянул на меня. — Мария Владимировна, прошу и вас присутствовать.

Иду с ними в кабинет директора. Евгений Савельевич усаживает Веру Платоновну за директорский стол, достает из сейфа стопку сочинений, находит работу Наташи и почему-то просит меня передать листки Вере Платоновне. Я отдаю ей работу Наташи и сажусь напротив в кресло. Евгений Савельевич отходит и устраивается в уголке дивана.

Стоит полная тишина. Вера Платоновна читает, поджав губы. Потом хватает со стола красный карандаш. Евгений Савельевич вскакивает и подбегает к ней.

— Нельзя!

— Тут ошибка! — возмущается Вера Платоновна. — Пропущена запятая!

— По новым правилам здесь запятая не ставится, — объяснила я, перегнувшись через стол и заглянув в сочинение Наташи.

Вера Платоновна недоверчиво пожала плечами. По мере чтения лицо её ожесточалось. Вера Платоновна нашла всё-таки две не замеченные Еленой Сергеевной ошибки.

— С любым учителем может случиться, — говорю я ей. — Сами знаете… Устанешь, пока проверишь столько сочинений.

Она опять отмахивается от меня, как от назойливой мухи.

— Я думала, что моей дочери занизили отметку, но оказывается наоборот. За сочинение ей полагается не тройка, а двойка. Я не знала, к сожалению, что мою дочь в школе не научили писать грамотно! — Бросила сочинение на стол и вышла, не попрощавшись.

Евгений Савельевич вложил сочинение Наташи в стопку и запер в сейф.

— Очень хорошо, что всё произошло при свидетеле, — сказал он мне со вздохом облегчения.

Я, по правде говоря, удивилась. Чего уж тут хорошего? Для школы ужасная неприятность. И Наташу очень, очень жалко.

Мой класс продолжал сдавать экзамены. Наташа сидела дома. Никто к ней не пришел, кроме «тёти Степы» — Вали Гетмановой.

Без всяких предисловий Валя спросила:

— Что ты собираешься делать дальше? Как будет развиваться твой протест?

Наташа угрюмо молчала.

— Но ты же не могла рассчитывать, что весь класс тут же, вслед за тобой, откажется сдавать экзамены, — продолжала Валя. — Ради чего по одному твоему слову — пускай смелому! — тридцать девять человек должны поставить под удар свое будущее? К тому же ты ни с кем из нас не посоветовалась. На что же ты рассчитывала?

— В такие минуты, — взволнованно ответила Наташа, — невозможно взвешивать и рассчитывать. В такие минуты…

Валя перебила:

— При чём тут минуты? После сочинения прошло целых три дня. У тебя была возможность всё обдумать, посоветоваться с классом.

— Ты считаешь, что я неправа? Скажи мне прямо и честно.

— Что у тебя за манера! Ставишь мне условие быть честной. Следовательно, ты считаешь, что я собираюсь тебе врать.

— Извини, — попросила Наташа, — я не хотела тебя обидеть.

— Тогда, прежде чем спрашивать меня, объясни сама, чего ты добиваешься от Елены?

Наташа горячо заговорила о том, что надо прекратить обман и очковтирательство.

— Пускай те, кто будет кончать после нас, не выходят из школы недоучками. Я согласна, чтобы моя судьба послужила жестоким уроком. — Наташа рассказала Вале, что Вера Платоновна видела её сочинение и оценила даже не на тройку, а на двойку. — Пойми, Валя, нас все десять лет учили кое-как. На выпускных экзаменах Елена вовсе не учеников вытягивает, а замазывает плохую работу школы. И сама она уж вовсе никуда не годный учитель.

Валя скептически усмехнулась.

— Что значит никуда не годный? Она средний учитель, я сужу вполне объективно — у меня с Еленой никогда не было нежных отношений, зато у тебя они были. Пока не пришла Таисия. Ты должна помнить, что я отнеслась к Таисии довольно прохладно.

— Потому что ты любишь математику, а не литературу, — вставила Наташа.

— Не только потому, — возразила Валя. — Неужели ты до сих пор не поняла, что у твоей красноречивой Таисии всё нахватанное по верхам? Меня удивляло и даже смешило, что вы сидите и слушаете её, как новоявленного Белинского. Ведь все её ужасно оригинальные суждения вычитаны из популярных статеек. Что может быть глупее и претенциозней, чем сравнение Печорина с Атосом! А её болтовня о гамлетах из нынешнего поколения акселератов! Абсолютная дешевка! Уж лучше пойти в библиотеку, честно перечитать всех классиков, все дотошные примечания — вот тебе уже другой, серьезный уровень знаний. Я бы именно так и поступила, если бы собиралась идти на гуманитарный…

— Ты несправедлива к Таисии Яковлевне! — искренне возмутилась Наташа.

— Но ведь засыпала тебя на устном не Елена, а твоя любимая Таисия, — резонно напомнила Валя. — И сделала это, можешь не сомневаться, из чистейшего подхалимства перед директором.

Наташа на минуту смутилась, но потом решительно возразила:

— Нет, она не хотела меня завалить. Она задала мне самые простые вопросы. Таисия Яковлевна не подозревала, что даже у хороших учеников такие слабые знания. — Наташа помолчала и добавила: — Я не хочу терять веру в людей и в справедливость на земле.

Пересказывая мне Наташины слова, Валя иронически улыбалась. Ей бы догадаться — поддержать Наташину веру в правду, — но куда там! Нашу Гетманову хлебом не корми — дай поспорить, блеснуть неотразимой логикой.

— Есть большая правда и есть маленькая, — говорила Валя. — Есть большой обман и есть маленькая, безобидная ложь. Маленькая ложь нужна в жизни, как нужно, например, трение. Мы же проходили по физике. Если бы трение исчезло, то с людей сползла бы одежда, на дорогах столкнулись бы машины, рухнули бы все дома… Теперь давай допустим, что твоя правда берёт верх. Что тогда? Ну ладно, Елену снимают. А если этим не кончится? Хочешь ли ты, чтобы Герасимова и Фисюк остались без аттестатов? Ты же знаешь, при любой проверке они погорят.