— Для меня вы не крепостная, Анна. Вы — самая благородная, самая чистая девушка в мире!

— Так этот цветок от вас? — растерялась Анна.

— А вы думали — от Владимира? Что же, извините, что сюда пришел я, а не он. Не собираюсь долго докучать вам. Я отправляюсь в поместье Долгоруких. Прощайте.

— Простите меня, Михаил! Сама не знаю, что говорю. И уж тем более, не знаю, что и думать.

— Вы правы, все ужасно запуталось, но вы ни в чем не виноваты. Причина в более чем странном поведении барона. Этот безумец осмелился полюбить вас, но не нашел в себе хоть капли мужества, чтобы признаться вам. Он любит вас, Анна!

— Миша, я не желаю говорить о нем!

— Аня! — воскликнул Репнин, бросаясь к ней. — Не подавайте ему никаких надежд, иначе вы рискуете навсегда остаться во власти его горячей и переменчивой натуры.

— Мы больше не увидимся? — тихо спросила Анна.

— Я постараюсь помочь вам. Нельзя позволить ему мучить вас. Я поговорю с дядей, и вместе мы что-нибудь придумаем. Вы получите вольную, станете актрисой.

— Но я никогда не стану вашей женой?

— Анна! Я боюсь даже мечтать об этом!

— Но хотите это?

— Так же сильно, как благоухает сейчас эта роза, — Репнин попытался поцеловать Анну, но она остановила его.

— Не надо, Миша… Не сейчас.

— Я понимаю, — кивнул он. — Я уезжаю к Долгоруким, но мыслями и сердцем я буду рядом с вами. Прощайте!

Дверь за Репниным закрылась, и Анна без сил опустилась на стул возле трюмо.

Она и в самом деле запуталась. Ей почти удалось убедить себя, что Репнин презирает ее, и с легкостью променял любовь крепостной на вольную любовь цыганки. Но вот уже в который раз Михаил доказывает ей свою преданность — он простил ее невольный обман, простил ее необоснованные обиды. Он, кажется, готов простить ей даже ее симпатию к Корфу. Репнин просто проявил чудеса благородства, спасая ее от управляющего и вынося из огня. Он не скрывает своих чувств, которые лишь окрепли в испытаниях. Он искренен в желании помочь ей. А что же она?

Теперь уже Анна чувствовала себя недостойной такой любви. Тем более, что позволила поселиться в своем сердце новому чувству к другому мужчине. Более закрытому и мрачному, неверному и непредсказуемому. Чувству к тому человеку, кто сводит ее с ума своей невысказанной страстью и мучает — и ее, и себя, будучи не в силах справиться с этим влечением.

Анна не знала, как себя дальше вести. Наверное, она могла бы обратиться за помощью к тому же Оболенскому, и великодушный князь, уже однажды бросившийся ей на помощь, наверняка сделал бы это еще раз. Но в глубине души Анна и не хотела ничьей помощи, с каким-то непонятным ей самой упорством жаждала она испить по капле чашу мучений до дна. Отчего-то мука казалась ей сладкой.

Ее размышления прервал странный писк за дверью. Анна вышла из комнаты и ахнула — у порога лежал хорошенький пушистый комочек, котенок. Анна подняла его и прижала к себе, стараясь согреть. И вдруг увидела, как чуть в стороне стоит Корф и смотрит на нее с тоской и отчаянностью человека, которому больше нечего терять.

— Хотите взять его себе? — грубоватым тоном спросил Корф.

— А у вас были на него другие планы?

— Да, я собирался назвать его Карлом Модестовичем и затем утопить.

— Опять вы шутите, Владимир! Я знаю, что вы на такое не способны, — укоряюще сказала Анна, ласково гладя котенка по шерстке.

— Я не ослышался? Вы только что выступили в роли моего адвоката? Неужели разглядели за маской чудовища доброе сердце?

— А вы и есть добрый. К тому же, вы очень любите кошек. Помните, как помогали мне таскать сливки У Варвары?

— Для наглого рыжего котяры, которого Григорий пригрел на конюшне? — кивнул Корф.

— И совсем не наглого! Он был такой маленький и несчастный!

— И поэтому ему потом всегда приходилось путешествовать с нами в отдельной корзине огромных размеров, — Владимир улыбнулся неожиданным воспоминаниям. — Вы можете взять себе и этого. Только таскать сливки вы меня больше не заставите. Тяжелая длань у Варвары — соломинка…

— Спасибо, — обрадовалась Анна. Она решила подойти к нему, но отчего-то остановилась.

— Вы по-прежнему меня боитесь? Боитесь, что я схвачу вас и силой утащу к себе? Поверьте, я не чудовище. Впрочем, я вас понимаю. Позвольте один вопрос, Анна. Есть ли надежда, что когда-нибудь вы сможете ответить на мои чувства?

— Не стану давать ложных обещаний. Я не знаю.

— Если бы я с самого начала признался вам в своих чувствах, могло бы все сложиться иначе?

— Возможно.

— Тогда забудем все! Давайте начнем все сначала, — с горячностью предложил Корф.

— Невозможно забыть того, что уже произошло, — промолвила Анна.

— Что же, благодарю вас за откровенность. Это даже к лучшему. Я не буду мучить себя несбыточными мечтами, а вы можете спокойно предаваться своим.

Когда Корф ушел, Анна спустилась на кухню, чтобы покормить котенка.

— Я назову его Лучик, — сказала Анна, с нежностью глядя, как Варвара поит котенка молоком из блюдца. Котенок был совсем еще кроха и не умел лакать — Варвара обмакивала какую-то тряпичку, намотанную на указательный палец, в молоко и подставляла палец котенку. А тот с удовольствием лизал тряпицу, полагая, что это его теплая, добрая мама.

— И впрямь, какой-то он весь светлый, солнечный, — согласилась Варвара. — Хорошенький! Откуда он у тебя?

— Владимир принес. Оставил под дверью, как будто котенок сам случайно забрался на второй этаж, а потом подарил его мне.

— Подарил котенка? — покачала головой Варвара. — А я-то думала, что только у барыни Долгорукой рассудок помутился. И наш барин, похоже, тоже заболел — умом тронулся. Не знает, что девушке подарить, чтобы чувства свои правильно высказать.

— Варя! Разве это от чувств? — смутилась Анна.

— А от чего еще? Сдурел он совсем, вот и мечется. Ты бы хоть его приласкала, что ли, может, и отойдет, обмякнет. А потом, глядишь, и здраво рассуждать начнет.

— Да она-то и целоваться по-человечески не умеет, куда ей барина приласкать! — с презрением бросила Полина, проходя в кухню.

— Язык у тебя без костей! — прикрикнула на нее Варвара.

— И язык без костей. И тело мягкое. Молодому барину нравится, — с вызовом глядя на Анну, заявила Полина.

— Срам-то какой! Тьфу на тебя! — Варвара перекрестилась и замахнулась на Полину. — Иди-ка ты отсюда по добру по здорову, а то, не ровен час, попадешься под горячую руку, а она у меня — сама знаешь…

— Соломинка, — сквозь слезы прошептала Анна, вспомнив слова Корфа.

— Во-во! Соломинка — если опущу, мало не покажется!

— А ты мне не грози! — встрепенулась Полина. — Я вот барину все расскажу, как вы его тут обсуждали, посмотрим, какой он тогда Анне подарок сделает — сто розог или полсотней обойдется.

— Совести у тебя нет, — горестно сказала Анна.

— Это у тебя нет совести. Смотри-ка, в одночасье двух кавалеров хочет охмурить!

— Это тебя не касается! — побледнела Анна.

— Как же это не касается? Ты у меня барина хочешь увести, а я и молчи? Ну, уж нет! И барона ей, и князя подавай! За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь.

— А я ни за кем и не гонюсь! Это ж ты у нас на деньги падкая, за копейку на любую подлость готова.

— Тоже мне, святая невинность! Ты всегда красоте моей завидовала! Да таланту моему. Все вперед меня лезла — и в театре, и перед барином. Всю жизнь мне испортила, думаешь, я и сейчас терпеть стану?

Полина не на шутку распалилась и, сверкнув глазами, стала искать, чем бы таким в Анну зашвырнуть. Увидела свежие яйца в корзинке, схватила одно из них и бросила в Анну. Яйцо пролетело мимо и с треском ударилось в косяк двери.

— Это по какому же поводу артиллерийский салют? — вполне миролюбиво спросил Корф, едва успевший уклониться от этого символического снаряда.

— А что она! — вскричала Полина. — Почему одним все, а другим ничего? Почему ей и котята, и розы…

— Какие розы? — нахмурился Корф.