Вначале было три голоса. И обволакивали они человеческий слух, и заставляли бегущую по венам кровь остановиться, а затем пуститься в бешеную гонку, нарушая все процессы организма. В такие моменты человек каменел, становился недоступным для окружающих, был оглушен их пением. И эти три голоса пели на своем языке сладкие песни о любви ко всему, что есть на дне морском. Они пели:

      — Шумно плещется вода, в море тихо, как всегда…

Можно было удить рыбу на другом берегу и слышать через десятки метров, как сладкие голоса манят к себе.

Их было три. Три русалки, что зазывали несчастных моряков. Все их боялись. Никто кроме Него не смел пойти на заброшенный берег моря, чтобы послушать русалочьи песни.

      Но Он был храбр, как и подобает великим людям. Даже когда Он был маленьким, его героизм поражал нянек, носившихся за единственным наследником.

Каждый раз, когда семья приезжала летом в усадьбу у моря, Он, еще маленький мальчик с вьющимися золотистыми волосами, покидал дом, спеша к прекрасным девушкам с хвостами вместо ног. Он становился ровно в полдень на самый высокий камень и раскидывал руки так же широко, как руки Господа были раскинуты на распятии. Поднимался ветер. Воздух из жгучего и сухого становился холодным, легким. Ветер забирался под полы Его развевающейся рубашки, игрался с отросшими прядями Его густых волос. Когда же тучи укрывали небо, того камня касались три пары тонких женских рук, покрытых мелкой чешуей, и к Нему вылезали из моря три русалки. Их мокрые волосы липли к обнаженным телам. Но лишь одна красавица с вьющимися, как у него, светло-рыжими волосами привлекала его. Он завороженно смотрел, как мокрые кудри ложились на упругую грудь, выпирающие ключицы. Она улыбалась ему больше всех, гладила в ответ его руки, целовала пальцы и пела. Две остальные лишь мурчали мелодию. Но Его не пугала эта музыка — наоборот, Он слушал и пропускал через себя каждый звук.

      — Где же этот мальчишка?! — всякий раз раздавалось где-то вдалеке. Он обладал прекрасным слухом, а потому знал, в скольких метрах от Него ошивается надоедливая толстая нянька.

      — Ты придешь? — голос Его любимой русалки промчался вместе с ветерком, растворился в лучах солнца, которое выглядывало из облаков.

      — Нет, — последовал ответ. С детства Он был немногословен и имел странную привычку все переосмысливать. Но глаза Его никогда не лгали. Он искренне жалел о том, что им придется продать эту усадьбу за карточные долги отца. — Никогда больше.

      Помедлив, Он опустил голову вниз, словно стесняясь, и тихо спросил:

      — Как тебя зовут?

      — Негодник! Ты тут? Я чувствую!

      Русалки, испугавшись, нырнули в воду. Его любимая шепнула что-то на ухо и прыгнула вслед за подругами. Тучи на небе растаяли. Солнце снова стояло в зените. Толстая нянька, одетая в форму из плотной коричневой ткани, взобралась на камень к Нему. С Его покрасневших губ сорвалось лишь одно:

      — Нивида.

***

      — Урод! Умри, умри! — площадь была переполнена. Толпа шумела так громко, что не заметила, как зазвонили в колокола послушники. Всем было плевать на звук, восходящий к небу. Они лишь кидали камни и обсыпали палками горбатого одноглазого мужчину.

      — Что там? — Он выглянул из окошка повозки, смотря на орущую толпу.

      — А? Это, — Святой Отец снял перчатки, перекрестившись, когда колокола отзвонили, — вечная забава горожан — избиение уродца.

      Он засмеялся:

      — И Вы, посланник Господа, не защитите его?

      Святой Отец был невысоким, грузным мужчиной пятидесяти лет. Его белое морщинистое лицо озарило некое волнение, будто его обвинили в страшном грехе:

      — Бог им судья…

      И Святой Отец вновь перекрестился, когда повозка остановилась. Он пропустил своего гостя вперед. Кучер встал прямо у кричащей толпы. Гость же — высокий, сильный, широкоплечий, одетый в черное пальто, — придерживая цилиндр, вылез из повозки. Пару раз постучал по каменной плитке, которой была вымощена площадь. Толпа начала медленно затихать. В конце, когда все умолкли, лишь тихий скулеж доносился где-то в середине. Он пошел вперед, Святой Отец поспешил за ним. Толпа расступилась, пропуская Его к согнувшемуся мужчине. Остановился, снимая цилиндр. Было пасмурно. Золотистые, отросшие до плеч кудри развевал осенний ветерок. Мужчина наклонился, опираясь руками в белых перчатках на колени:

      — Ты кто?

      Горбун перестал дрожать, убирая руки с лица. Оно было ужасным: казалось, его облили кислотой. На Его лице просияла улыбка, Он разогнулся. Ему почему-то стало чуточку смешно. Он и сам был готов проткнуть этому уроду глаза, а потом застрелить, чтобы тот не мучился, однако, спустя минуту, сжал руки в кулаки, точно сдерживая себя от этих мыслей.

      — Д… Джузеппе…

      Толпа охнула. Наверное, они даже не знали имени того, кого били.

      — Говорите, это забава публики? — обратился Он к Священнику.

      Тот закивал, вытирая лоб платком.

      — Бог у Вас дохлый, раз не может защитить таких несчастных, — после Он взобрался на подмостки рядом с неработающим фонтаном и громко произнес:

      — Бога нет!

      От такого выкрика птицы, сидящие на ветках деревьев, взлетели. Вороны закаркали, улетая прочь. Толпа перекрестилась. Тогда Он рассмеялся:

      — Я заберу к себе каждого урода. Каждого, кого вы бьете. Чтобы избавить и вас, и их от этих страданий, — Он поднял руки к небу, прокричав:

      — Я докажу, что Наука — ваш Бог!

      Толпа молчала. И когда Он шел обратно к повозке, все вновь крестились и читали молитву.

Джузеппе был послан вслед за Ним. Он уехал, но люди долго еще смотрели Ему вслед. Даже крохотные младенцы перестали плакать. Все молчали, желая узнать: что это за человек?.. И человек ли вообще...

      Но, к их сожалению, Он был самым обычным человеком. Либо больным, либо гением. Доктором, каких не видывал свет. Он любил не лечить людей, а ставить над ними эксперименты. Он пришивал им конечности животных, пытаясь вырастить чудных существ. Он скрещивал различные виды зверей с человеком и очень сердился, когда ничего не выходило. Он был выгнан из родной страны за страшные пытки над слугами. Кухарка, которой Он сшил ноги, чтобы превратить их в хвост, покончила жизнь самоубийством, когда узнала, что из ног вынут кости.

      Ему хотелось создавать новых существ, которые из поколения в поколение становились бы более сильным и усовершенствованным видом в живой природе. Так Его горничная родила уродцев с крыльями вместо рук, как у летучей мыши. Он утверждал, что дети будут летать и выполнять работу по саду и огороду. Он сам был творцом и Богом. Божьим сыном Науки. И никто, и ничто не могло остановить его ненормальные идеи. Он создавал все новых и новых существ. И вот, в сорок лет, он купил в другой стране замок на окраине города. Место было брошено прошлыми хозяевами по той причине, что там завелись крысы, которых невозможно было выгнать. С появлением Джузеппе крысы исчезли. Только Дохлому Богу было известно, что Он сделал с несчастным мужчиной.