Современные исследования показали, что реформа значительно снизила уровень народного потребления. В течение года товары придерживались, а после обмена денег их выбросили на рынок, но уже по новым ценам. Сработал эффект показного «изобилия» за счет снижения покупательной способности населения. Еще за месяц до 14 декабря 1947 г. были разбронированы товары из государственных резервов на сумму 1,7 млрд. рублей. Они предназначались для торговли после отмены карточек в городах (1,1 млрд. руб.) и в сельской местности (0,6 млрд. руб.).[154] Тот факт, что «рекламная» городская торговля почти вдвое превышала сельскую, далеко не случаен. Политические настроения городских жителей значительно больше интересовали власть. Недовольство деревенских жителей экономической политикой государства как правило игнорировалось.

Свидетельством определенного недоверия людей к финансовой политике государства служит тот факт, что после реформы крупные денежные накопления населения, особенно в сельской местности, находились преимущественно на руках. Особенно болезненно обмен наличных денег сказывался на материальном положении низкооплачиваемых категорий трудящихся. В то же время, денежная реформа принесла известные выгоды вкладчикам сберегательных касс. Вклады размером до 3 тыс. руб. включительно оставались без изменения, то есть переоценивались рубль за рубль, а свыше 3 тыс. руб. до 10 тыс. переоценивались: за 3 руб. старых денег — 2 руб. новых.[155] Если размер вклада превышал 10 тыс. руб., то действовало соотношение 2:1. Переоценка вкладов населения принесла дополнительный доход казне в 3,6 млрд. руб.[156]

После денежной реформы был осуществлен переход к открытой торговле, сопровождавшейся установлением единых государственных розничных цен. Пайковые цены были повышены в среднем в 3 раза и, таким образом, приблизились к коммерческим. Вопреки ожиданиям населения высокие розничные цены на промтовары в городах и сельской местности были сохранены. Таким образом, реформа была направлена на решение государственных, а не социальных задач. Не случайно поэтому, психологический подтекст при ее проведении должен был превалировать над экономической стороной вопроса. Наиболее ярко эта тенденция проявилась в переписке министра финансов СССР А. Г. Зверева с И. В. Сталиным. В докладе на имя председателя Совета Министров Зверев рекомендовал выпуск новых денег вплотную приблизить к моменту отмены карточек. Это, по его мнению, должно было укрепить престиж новых купюр. В этой же записке министр финансов прямо отметил, что «широкие слои трудящихся» понесут потери, связанные с обменом.[157] Власти опасались, что реформа будет сопровождаться не только недовольством населения, но и всевозможными нарушениями. Поэтому за ее ходом пристально следила Союзная прокуратура.

Высвобожденные в результате денежной реформы финансовые средства позволили на качественно новом уровне решать государственные экономические задачи. Весьма характерно, что фактически изъятые у населения деньги в большинстве случаев направлялись не на реализацию социальных программ и нужды людей, пострадавших о войны, а на остановку экономического спада в стратегически важных отраслях промышленности. К концу войны во всех базовых сферах производства, кроме ВПК, имело место абсолютное падение производственно-экономических показателей. В 1945 г. чугуна выплавлялось 59 %, стали и проката производилось 66 % и 65 %, нефти было добыто 62 % по сравнению с 1940 г. Тракторов, комбайнов, паровозов, автомобилей изготовлялось в 2–5 раз меньше, чем в последний год мирной жизни..[158] Сложившуюся ситуацию можно объяснить не только колоссальным материальным ущербом и военными затратами 1941–1945 годах, но и нарушением экономических связей, затруднявшим управление хозяйством.

Во второй половине 40-х годов в ряде «внутренних» регионов страны продолжали функционировать предприятия, прибывшие из прифронтовых районов в годы войны. Часто их новое месторасположение определялось не экономической целесообразностью, а военной необходимостью. Еще 7 августа 1941 года вышло постановление ГКО № 421 «О порядке размещения эвакуированных предприятий». По известным причинам предпочтение тогда отдавалось скорейшему размещению заводов по изготовлению патронов, а так же танковой и авиационной промышленности. После окончания боевых действий руководство не спешило отдавать распоряжения о демонтаже и перевозке предприятий на прежние места. Это можно объяснить не только экономическими трудностями, но и стратегическими планами власти. Военно-промышленный комплекс становился ключевой сферой советской экономики. Не случайно после войны выпуск патронов и артиллерийских снарядов не только не сократился, но и возрос. К активным действиям не побуждали даже массовые протесты рабочих эвакуированных заводов, требовавших возращения в свои регионы. Фактически в мирное время люди оказались прикрепленными к промышленным объектам. Напрашивается вывод о политике огосударствления не только средств производства, но и самих производительных сил.

Как и в 30-е годы тяжелая промышленность оставалась приоритетным направлением послевоенного советского хозяйства, поэтому ее развитие нередко проводилось в ущерб другим секторам экономики. Лишь крайне низкий уровень народного потребления продукции обусловил принятие экстраординарных мер по восстановлению легкой промышленности. В этом необходимо отметить особую заслугу председателя Госплана СССР Н. А. Вознесенского, стремившегося создать в высших эшелонах власти соответствующие настроения. По оценке министра финансов А. Г. Зверева, Вознесенский «был очень сильным руководителем Госплана, мыслил масштабно и смело, глядел далеко вперед».[159] Возможно, именно это и предопределило его дальнейшую трагическую судьбу.

Уже 23 декабря 1946 года Совет Министров принял постановление «О мерах по ускорению подъема легкой государственной промышленности, производящей предметы потребления». В нем отмечалось, что существующие темпы роста предприятий Министерства текстильной и легкой промышленности «совершенно недостаточны и не обеспечивают выполнение закона о пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства».[160] Самое интересное, что постановление обвиняло местные органы власти в отношении к легкой промышленности, как «второстепенной» отрасли. Необходимо отметить, что такое положение дел логично вытекало из всей стратегии государственной экономической политики. Скорее всего, к незначительной смене курса в декабре 1946 г. правительство подтолкнули социальные ожидания. Основная идея документа сводилась к предложению «произвести серьезный поворот внимания и ресурсов Министерств, ведомств, Совета Министров Союзных республик, и местных органов власти на дело ускорения роста производства товаров широкого потребления для населения».[161]

В соответствии с постановлением, Совет Министров установил новый, отличавшийся в сторону повышения, план производства важнейших товаров, прежде всего тканей. Вместо 4,7 млн. м. хлопчатобумажных тканей, установленных ранее на 1950 год, закон о пятилетнем плане предписывал произвести 4,8 млн. м. Производство шерстяных тканей должно было увеличиться на 5,6 %. По сути, постановление зафиксировало серьезные сбои в реализации плана четвертой пятилетки. Неслучайно ответственность за его выполнение теперь возлагалась на местные партийные органы, обязавшиеся добиться необходимых показателей. Закономерно, что для подъема легкой промышленности применялись лишь административно-командные методы. Собственно экономического стимулирования труда не предполагалось. Стремясь выполнить распоряжение правительства, руководство предприятий осваивало неиспользованные ранее производственные площади, увеличивало количество действовавших смен, применяло опыт довоенных социалистических соревнований.