Мастера корабельного дела отдавали предпочтение молдавскому дубу, считая его лучшим деревом для кораблей, крепчайшим против древоедов. Для мачт же находили они ели высокие и ровные, точно свечи; горцы спускали их к пристаням по Бистрице и Серету. Свечные мастера промышляли приятно пахнувшим воском, сластены находили вдоволь меду. Нигде на земле не сыскать было рая благодатнее для пчел, чем поляны древних кодр. Плодов и хлеба было много, и во всех соседних землях знали, что просо в Нижней Молдавии и яблоки в Верхней — шелухи не имеют. На тучных пажитях паслись бесчисленные стада. Немецкие купцы ценили их за добрые качества и за малую цену. О молдавских скакунах ходила среди народов Востока такая поговорка: "Всего на свете краше — персидский юноша на молдавском коне".
Генуэзские, армянские, немецкие и польские купцы промышляли тут и другие плоды земли, и разных зверей, диких и домашних.
В Молдавии были тогда три рода овец: горные, сорокские и дикие. Первых — не сосчитать, особенно в Кымпулунге и Вранче. Турки называли их "кивирдик". Один лишь раз отведал Магомет-султан их нежного мяса и не пожелал более есть другого. Потому-то и послал он янычар воевать Молдавию и покорить ее. Степные овцы покрупнее кивирдикских. Сорокские и вовсе отличаются от прочих. У них ребро лишнее, которого не лишаются до самой смерти; если же перевозили их в другие земли, то на третий год ягнились обыкновенными ягнятами. Равным образом, завезенные в Сорокскую землю обыкновенные овцы приносили ягнят с лишним ребром. Совсем разнятся от всех прочих дикие; таких не видели нигде более. Верхняя губа у них свисает на два пальца, а потому они пасутся, медленно пятясь. Шея — без суставов, отчего они не могут поворачивать голову ни вправо, ни влево. Ноги короткие, но столь проворные что никакая ловчая за ними не угонится. И сверх того, у них такое обоняние, что охотника или зверя, идущего по ветру, за целую немецкую милю учуют.
Водился в Молдавии и другой зверь — зубр или тур; ростом был он с быка, но голову имел поменьше, брюхо более поджарое. Стройный в ногах и ловкий, с торчащими кверху рогами, он, словно козочка, легко взбирался на самые крутые утесы. Потому затравить его было почти невозможно. Турья голова изображена на знамени Молдавии. В этом был заложен смысл превыше обыкновенного.
Волками, рысями, кабанами и козулями кишели кодры. Охотники сказывали, что среди оленей был один с алмазом во лбу[64]. В каменных пропастях обретались медведи, и горцы охотились на них особым способом: смело подходили к зверю, и когда он поднимался на задние лапы, протягивали ему левой рукой овчину, и покуда он мял ее, правой вспарывали ему живот. В Оргеевской земле между реками Икилом и Рэутом находились свиньи с цельными, как у коней, копытами. Были и другие удивительные вещи в этой стране; крымские и золотоордынские татары, проведав о косяках диких коней, ловили их тайком в Лиманских топях. Дикие скакуны эти были мелкорослы, с твердыми и круглыми копытами шириной в пядень; и неверные клялись, что такого вкусного мяса нет нигде — хоть весь свет обыщи; и хан татарский, если не получал раз в неделю подобного блюда к столу, заболевал от тоски.
Немецкие купцы, которым дела не было до лесных чащоб, довольствовались фэлчиускими быками: покупали их на ярмарках по талеру за пару, а перепродавали в Данциге за сорок. Не брезгали они и куньими и лисьими шкурами. Любили и молдавские бывальщины, но за них талеров не давали; по вкусу было им вино, которым запивали россказни; дабы не обидеть жителей и обрести нужный товар, они изъявляли готовность верить всему, как верят дети; затем, оплатив господарское мыто, отправлялись восвояси.
И в самом деле, помимо диковинных зверей, упомянутых выше, в Молдавии водились и другие редкостные вещи, которых не было в других землях. Все, о чем говорится в сказках и ересях, в заговорах и заклинаниях, — русалки, лешие и черти, — все было тут, скрывалось в мрачных уединениях.
Любой молдаванин видел своими глазами хотя бы раз в жизни бедного влюбленного, увозимого колдовскою силою на метле, под самыми облаками. О чудесах волшбы и заклинаний говорилось повсюду, Кантемир сам был свидетелем или слышал от очевидца про случай с конем, уязвленным змеей. Опухший конь лежал на земле; тогда вельможа, которому он принадлежал, послал за ведуньей. Она пришла и попросила вельможу принести собственноручно сосуд непочатой воды. Заговорив воду, она заставила его выпить. По мере того, как он, отпивая, раздувался от яда, конь оживал. Баба опять поколдовала, и вельможа, извергнув воду, перестал ощущать боль; конь же поднялся, встряхнулся и заржал, как ни в чем ни бывало.
На свадьбах и погребениях, на Васильев день и в прочие праздники были у молдаван обряды и обычаи, каких не видано нигде. Все эти чудеса Молдавии, как и богатое на выдумки воображение ее жителей — свидетельствовали об особой милости Божьей.
У этих удивительных предков, общавшихся с таинственным потусторонним миром, имелось и немало недостатков, дабы уравновесить добродетели. Высокомерие и гордость были их второй природой. Владевший дорогим конем и отменным оружием почитал себя превыше всех. Известные смельчаки и забияки, они, однако, быстро успокаивались и сменяли гнев на милость. Свирепые во гневе — они, вместе с тем, выказывали склонность к шутке и веселью. Войну всегда начинали храбро, но затем часто падали духом. Владели они особым ратным искусством: на бегу обращались лицом к преследующему врагу и крепко налетали на него. К рабам — по изменчивому нраву своему — относились то ласково, то жестоко. В благополучии надменные, они в несчастье скоро унывали; охотно берясь за дело, еще охотнее оставляли его. Презирая науки и философию, они считали, что грамота потребна одним попам.
А потому величайшим из всех чудес были они сами, сумевшие в пору грозного нашествия оттоманов уберечь себя, свою землю, веру и ереси.
Но наряду со многими изъянами, было у молдаван и немало хорошего. Пригожими женами своими они могли воистину гордиться. До любви охочие, женщины на людях держали себя скромно и прилично. Достойно похвалы радушье, с которым принимали путников. И не только зажиточные, но и самые бедные выказывали подобное же гостеприимство, давая путникам и их коням ночлег и бесплатный стол три дня сряду. Скитальцев встречали радостно, как братьев. Иные мешкали с обедом до часу дня и, дабы не сесть за стол одним, отправляли слуг искать на перекрестках путников.
Но в этом славном деле недоброхоты видели плохое: не от любви, мол, к ближнему сие, а от любви к гульбе.
Перечисляя недостатки, уместно напомнить еще один: бездорожье в пору дождей. Впрочем, нельзя не заметить в этом деле и хорошей стороны: при поломке оси телеги на ухабах молдаване умели выходить из положения с помощью топора, двух кольев и трех магических формул. Немцы — и те не ведали такого.
И, наконец, помимо всех упомянутых пороков, молдаванам были присущи и все остальные. А посему поляки, люди изящного вкуса и совершенные во всем, доносили миру, что в злобе своей молдаване готовы огреть топором и самого небесного владыку![65] Лишь Штефану-Воеводе удалось положить этому конец.