- Позвольте-с, вы несправедливы. Я всегда готов стараться за своих друзей.
- Благодарю вас за название. - Надеюсь его заслужить.
- А покуда, господин барон, вам должно быть у нас скучно.
- О нет! Напротив.
- Полноте, вы, светские люди, вечно с учтивостями.
Мы вам особенных развлечений предложить не можем.
Театров у нас нет, о балах не слыхивали, а есть стакан чаю, тарелка супу, бутылка пива - все это к вашим услугам.
- И я непременно всем воспользуюсь.
- Ну, так не пожалуете ли вы к нам в середу откушать? Я думаю, вам в первый раз в жизни придется обедать в аптеке?
- С большим удовольствием.
- За стол не взыщите. Предлагаемое не хитро изготовлено, но предлагается от доброго сердца - не так ли, Шарлотта Карловна?
Шарлотта кивнула молча головой.
- Смотри же, Шарлотта Карловна, подумай, как бы угостить гостя, чтоб он и вперед пожаловал.
Аптекарша покраснела и отвернулась.
- Вы в котором часу обедаете? - спросил барон.
- Обыкновенно в двенадцать часов. Но так как вы человек столичный, то мы будем обедать ровно в час.
Кажется, это довольно поздно?
- Очень довольно.
Барон ушел домой. Аптекарша не выходила у него из головы. Он вспомнил поочередно все читанные им соблазнительные романы и решился действовать с неумолимым расчетом опытного обольстителя.
Наступила середа. Барон, насилу дождавшись первого часа, надел пестрый жилет, пестрый галстух, затянулся в парижский сюртучок и отправился, попрыгивая по грязным тропинкам, к жилищу аптекаря. У дверей встретил его хозяин, дружески пожал ему руку и ввел в комнату, где он был накануне. В поставце серебряных ложек уже не было, все было выметено и прибрано начистоту, а посреди комнаты поставлен был стол с четырьмя приборами. В углу сидел помещик в венгерке и курил трубку в ожидании обеда.
- А супруга ваша? - спросил барон у аптекаря.
- Жена моя в кухне, стряпает. У нас ведь нет повара: мы люди небогатые.
Барону стало нестерпимо досадно, что она, которую он собирался любить, хлопотала около кастрюль и, чего доброго, старалась, выходила из сил, чтоб получше изжарить курицу и тем угодить нежному предмету прежней страсти.
- А! Мое почтение, - сказал помещик голосом старинного знакомого. Каково у нас уживаетесь?
- Очень хорошо-с.
- Каким вы всегда щеголем. Жилетка в Питере, что ли, шита?
- Нет-с, в Париже.
- В Париже!.. Ах, позвольте взглянуть; чай не дешево стоит.
- Не помню.
- Уж эти петербургские щеголи чего не придумают!
А нечего сказать, мастера одеваться.
В эту минуту вошла аптекарша. На. ней было белое платье. Два локона, задернутые за уши, висели до плеч, а вокруг головы обвивался черный шелковый снурок, перехваченный золотым бисером. Снурок этот, неизбежное украшение всякой бедной немки, снова раздосадовал барона. Он сухо поклонился и начал говорить о погоде.
Между тем принесли на стол миску, и гости уселись по местам. Крышка мигом слетела, и в миске обнаружился не суп с картофелем, не щи с капустой, а старый знакомый, товарищ молодости, офен-гриц молочный, тот самый, который во время оно по середам и субботам наводил уныние на целый университет. Барон взглянул на Шарлотту; она улыбнулась и покраснела. Есть женщины, которые в самые обыкновенные подробности жизни умеют, когда сердце их задето, отделять немного от поэзии своей души. Барон понял, сколько было скрытого значения в простом блюде, и, быть может, в первый раз в жизни не обратил внимания на прочие подробности стола. Разговор был оживлен. Говорили о Петербурге и о перемещении аптеки. Франц Иванович сокрушался о столичной дороговизне, к чему помещик красноречиво присовокупил, что петербургская жизнь в особенности кусается. Перед окончанием обеда аптекарь с значительною миною вышел в соседнюю комнату и возвратился с бутылкой шампанского, первой употребленной в аптеке со дня ее основания.
Решившись на такую роскошь, он вполне хотел употчевать гостей. Вино было теплое и странного вкуса, но наружность бутылки и пенистое шипенье были самые приличные.
- Здоровье нашего гостя! - возгласил Франц Иванович. - Сто лет жизни!
- И генеральский чин, - прибавил франт.
- И много счастия, - добавила аптекарша.
- Noch! [Еще! (нем.)] - закричал развеселившийся аптекарь. - Еще по рюмочке!..
Когда бутылка опорожнилась, хозяева и гости встали из-за стола. Был четвертый час. Мужчины вооружились сигарами и трубками. Два часа протянулись еще в отрывистом разговоре. Аптекарь о чем-то думал, вероятно о перемещении своей аптеки; барон нетерпеливо поглядывал на часы. Шарлотта, с ярким румянцем на лице, казалась взволнована. Один ex-помещик только беспечно затягивался и рассматривал потолок. Наконец он впомнил, что пора идти к почтмейстеру, встал, раскланялся и вышел. За ним Франц Иванович отправился по своим делам. Аптекарша и Фиренгейм остались вдвоем.
На дворе по случаю поздней осени начинало уже смеркаться.
Оба молчали, оба сидели в немом смущении. Проклятая робость вкралась в сердце светского щеголя и туманила его коварные предприятия. Он думал, думал, находил себя и жалким и смешным и вдруг, собравшись с духом, начал разговор:
- Не хотите ли сыграть что-нибудь?
- В четыре руки?
- Да, в четыре руки.
- Я так мало играю...
- И, помилуйте! Вы разве не помните, что мы уж игрывали прежде?
- Помню...
- Так не угодно ли?..
- Извольте.
Они сели рядом у фортепьяно.
- Что ж мы будем играть? - спросила аптекарша.
- Что угодно...
- Мне все равно.
- И мне все равно...
- Вот какие-то ноты... Хотите попробовать?
- Извольте.
- Вы будете играть бас.
- Да, как прежде... как в старину...
Аптекарша вздохнула...
- Извините, если я буду ошибаться.
- Не взыщите, если я ошибусь.
Они начали играть, только нестерпимо дурно: то он опаздывал, то она торопилась. В комнате становилось темнее и темнее.
- Признайтесь, - сказал барон шепотом, - вы на меня сердитесь?
- Зачем сердиться?.. Бог вас простит... У меня тут не то, кажется, написано...
- Нет, - продолжал барон, - нет, дайте мне выслушать выражение вашего гнева, быть может я и оправдаюсь.
- Ах! Извините, я кажется, не ту строку играю.