— А ты, однако, в чинах. Карьеру сделал, и майор, и начальник, — сказал Шалимов оглядывая скромный, спартанского типа кабинет школьного друга. Таких заведений журналист повидал за свою профессиональную деятельность не меньше сотни: стол, шкаф, пяток стульев и непременный сейф тёмно-зелёного цвета.

— Издеваешься что ли? — спросил хозяин кабинета, открывая как раз сейф и косясь на своего гостя.

— Почему? — изумился Шалимов.

— Я по возрасту и стажу уже и полковником мог бы быть, а так…

Он выставил на стол бутылку коньяка, две рюмки.

— Я ведь до распада Союза в Фергане служил, послали по распределению, для укрепления национальных кадров. Тогда это даже выгодно. Сразу квартиру дали в Фергане, трехкомнатную, с двумя лоджиями. А потом началась вся эта херня, во время той резни едва успел семью спасти, знакомый узбекский авторитет приютил. Это все и подломило мою карьеру.

Бабич разлил коньяк, поднял, было, рюмку, но Михаил остановил его.

— Погоди, я ведь к тебе не за этим сюда пришёл. Слушай, сейчас большой хипишь будет, прилетят твои орлы. Такая сейчас со мной приключилась история…

Во время недолгого рассказа Михаила лицо майора начало багроветь, он ослабил зажим галстука, журналист видел, как в однокласснике постепенно начинал закипеть гнев. Засопев, он полез в боковой карман, журналисту даже показалось, что сейчас майор достанет оттуда пистолет и пристрелит его к чертовой матери. Но вместо этого в руках Семёна Михаил увидел большие, красивые чётки. Продолжая рассказ, журналист уже невольно не мог оторвать от них глаз. Большие, толстые пальцы Бабича неожиданно легко и бережно перебирали крохотные, ребристые бусинки.

Выслушав Шалимова до конца, Семён залпом опрокинул рюмку и, явно нервничая, закурил сигарету. Переждав пока журналист тоже опростает рюмку, майор заговорил сдержанно и зло.

— Вот так и живём в этом болоте, Мишка! Ты не представляешь себе, что такое наша Ангарка. Двадцать восемь тысяч жителей, большая деревня. Громадный такой хутор. Все друг друга знают, в кого не плюнь — или брат, или кум, или сват. Иногда арестуешь какую-нибудь сволочь за дебошь, и потянуться ходоки: все эти тёти Маши, дяди Пети. И все на слезу давят: "Я с твоим дедом, с твоим отцом, да ты у меня на коленках сидел…" А Михеева я давно подозревал в связи с Авдонкиным, ну с этим, Лальком. Они тоже, как мы с тобой — одноклассники. Да и жили раньше на одной улице.

Он прервал свой рассказ и, нагнувшись, продиктовал в микрофон селектора.

— Дежурный, срочно Михеева ко мне, живого или мёртвого.

После этого он встал и, не прерывая своих процедур с чётками, принялся расхаживать по кабинету.

— Работать временами просто невозможно. Эта банда делает что хочет, а прищучить их по закону невозможно. Боятся против него давать показания. Долгушу вон просто задавил поборами, но молчит. "Лучше, — говорит, — я буду платить, чем бесплатно лежать в ящике".

— Да, я уже слыхал, что этот самый Лалек сильно доит его ресторан.

— Ресторан!?

Бабич рассмеялся.

— Вот наивный! У Арика половина торговых точек города, целая империя. Этакий — Аль-Файед местного разлива. Но, против Авдонкина даже он не попрет. Да что говорить — брат твой вон тоже отказался на эту шайку показания давать, ты, наверное, уже в курсе?

Шалимов согласно кивнул головой.

— И вот — так всегда. По закону его прищучить не удается.

— Он что, такой страшный, этот Лалёк? Крупный авторитет? — поинтересовался Михаил.

— Да нет, сидел он только три года, за тяжкие телесные. И пришиб то какого сморчка. Но, на нарах прошел университеты, вернувшись с зоны свернул шею своему предшественнику, Хомчику. Вот тот действительно по мокрой статье червонец отмотал, и, кстати, неплохой мужик был, с понятиями. С ним можно было договориться, чтобы не борзел. Так что уже два года Лалёк рулит всеми местными бандюгами, и, кажется, уверовал в свою несокрушимость.

— А почему Лалёк? Что за странная кличка? — спросил Михаил.

Бабич с некоторым изумлением посмотрел на своего бывшего одноклассника.

— Ты не помнишь? Между прочим, её Авдонкину мы с тобой дали. Неужели ты не помнишь? Мы тогда уже десятый кончали, а он первоклашкой бегал, маленький такой, сопливый…

И Михаил вдруг вспомнил! Прекрасный зимний день, большая перемена, солнечно, морозно, снег остро скрипит под ногами, и они, старшеклассники, стоя на заднем крыльце школы солидно покуривают импортный, жутко дефицитный «Опал». Мимо них с воробьиными повадками несётся на волю малышня, и среди них один беззубый, кудрявый, кричит, перекрывая все на свете: — Васька, айда в лалёк! Побезали в лалёк, а то скоро звонок, не успеем!

Да, они тогда все дружно рассмеялись, начали на все лады складывать это смешное: «Лалёк».

— Слушай, это вот тот беззубый шкет!?… — поразился Шалимов.

— Да-да, ты его уже видел сегодня.

— Вымахало дитятко, — пробормотал Михаил. — Дрожжами, что ли, кормили все время?

— Не знаю, чем его кормили, но кличка эта так к нему на всю жизнь и прилипла.

Разговор их прервал звук шагов по коридору и осторожный стук в дверь. С ловкостью Копперфильда Семён мгновенно спровадил в сейф коньяк и рюмки, и, застёгивая китель, на низких тонах своего могучего голоса пробасил: —

Да, войдите.

Дверь открылась, и в кабинет вошёл тот самый чернявый сержант со щёгольскими усиками, так лихо обещавший сделать Шалимова "на раз-два". До сих пор на нём осталась всё та же летняя милицейская рубаха, толи парень был такой знойный, толи просто, оставил где то свой китель.

— Товарищ майор, сержант Михеев по вашему приказанию прибыл! — бодро доложил он, косясь в сторону незнакомого человека. Спрятав в карман свои чётки, майор приблизился к подчинённому и неожиданно одним резким, бешеным движением обоих рук с мясом выдрал погоны с плеч сержанта, разорвав при этом рубаху на левом плече до самого пояса.

— Сдать оружие! — голосом полным ярости рявкнул Бабич.

Трясущимися руками ошеломлённый милиционер расстегнул кобуру и выложил пистолет на стол.

— Вон, и чтобы больше я тебя здесь никогда не видел! — уже в полголоса, но с бешенством в горле скомандовал Семён.

Михаил ошеломлённо смотрел на эту сцену. Он никак не ожидал подобно развития сюжета. Ему показалось, что милиционер хотел что-то сказать Бабичу, в глазах сержанта вспыхнул упрямый огонёк злобы, лицо перекосила судорога. Но майор, нависая над ним своей массивной фигурой и, не сказав ни слова, подавил это сопротивление в зародыше. Потухнув, сержант судорожным движением отдал честь и, придерживая руками порванную рубаху, вышел из кабинета.

— Сёмин, тормозни там Михеева, пусть сдаст удостоверение и кобуру, пистолет у меня, — продиктовав это в селектор, Бабич бросил погоны в урну и снова вытащил из сейфа коньячный набор.

— Крут, ты, однако! — мотнул головой Михаил. — Как ты его, без служебного расследования, не взяв даже объяснительной? А, твоё начальство за это все тебя не взгреет?

— А ты что думаешь, что это за ним первый грешок? Михеев давно уже болтался на ниточке. У него было большое предупреждение. А Федюня подпишет всё, что я скажу.

— Федюня это что, твой начальник?

— Да. Ему полгода до пенсии осталось, мужику всё сейчас по фигу, лишь бы дотянуть до дембиля.

— Ты рассчитываешь занять его место?

Семён пожал плечами.

— Не знаю. Если из области кого-нибудь блатного не воткнут, то должен. Сейчас трудно гадать, неделю назад начальник УВД ушёл в отставку, тоже рыльце в пушку оказалось. Что-то там с девочками, слыхал, наверное?

Шалимов утвердительно качнул головой.

— А нового выписали аж из столицы, генерал! Хотя, в нашу Ангарку не сильно-то кого со стороны заманишь. Областной центр хоть и близко, но посёлок полностью бесперспективный. Болото. От нас за последние двадцать лет еще ни один человек не уходил на повышение.

— Но, ты же вот вернулся?

Майор горько усмехнулся. Разлив рюмки он грустно заметил: — А куда мне было деваться? Трёхкомнатную квартиру в Фергане, в самом центре, улучшенной планировки, с двумя лоджиями, восемьдесят шесть квадратных метров продал за тысячу долларов. И это ещё хорошо, большинство вообще побросали всё имущество и без копья оттуда бежали, лишь бы выжить. Что я за эти деньги мог в России купить? Конуру в Подмосковье? А здесь отчий дом, мать больная. Так вот всё и решилось.