ИВАН СУСАНИН

Шел 1613 год. Небольшой польский отряд, высланный на разведку, пробираясь сквозь дремучий Костромской лес, сбился с пути.

В лесу мела метель. Ветер свистел, качая хвойные вершины. Колючая снежная пыль клубилась в воздухе, падала, застилая дорогу.

Кони храпели, проваливаясь в глубокие сугробы.

Усатый огромного роста рейтар[2], придержав своего вороного скакуна, повернул голову к ехавшему позади спутнику и хрипло сказал: — Ясновельможный пан сотник! Дюже темно. Ничего не видно. Добро б шлях какой, а здесь, куда ни глянь, бесова дорога. Так и сгинуть можно в этом проклятом лесу.

Сотник взглянул на отягощенные снегом мохнатые лапы сосен, грозно нависавшие над головой. Над их вершинами быстро плыли рваные облака. Сгущался сумрак. Лес тонул в наплывающей темноте.

— Наберитесь терпенья, пан Кулжинский, — хмуро ответил сотник. — Здесь где-то скоро должна быть лесничья сторожка.

Крики ехавших по лесу рейтар прервали разговор.

— Дорогу нашли! Дорога! — кричали поляки.

Сотник и пан Кулжинский, повернув коней, поехали на шум. Слева в прогалине столпились конники.

Меж елями действительно вилась, уходя вдаль, узкая промятая тропа. Отряд двинулся гуськом. Метель стихла, в лесу стало еще темней и сумрачней. Кони шли, тихо позвякивая сбруей.

Озябшие поляки недовольно ворчали.

Вдруг где-то впереди залаяла собака.

— Жильё! — раздались обрадованные голоса.

Кони прибавили шагу. Цоканье копыт стало звонче и отчетливей. Собачий лай все усиливался. Лес начал редеть. Отряд выбрался на поляну. Из мрака вынырнуло строение, похожее на курную избу.

В окне, затянутом бычьим пузырем, тускло мигал огонь.

Поляки оцепили сторожку. Собака с громким лаем бросилась к двери.

Пан Кулжинский, сотник и двое рейтар слезли с коней.

Дверь в сторожку загудела от ударов. В сенях послышались шаги. Чей-то женский голос спросил:

— Кто там?

— Отворяй, пся крев!

Женщина ушла из сеней в избу. Обозленные рейтары начали стучать еще громче. В сенях опять послышалось шарканье чьих-то ног. Мужской голос спросил:

— Кто вы, люди добрые?

— Отворяй! Дверь выломаем! — заорал сотник.

Щеколда звякнула. В щель высунулась косматая мужичья голова.

Увидав конников в незнакомых одеждах, лесник в страхе отпрянул назад. Рейтары уцепились за приоткрытую дверь и вломились в сенцы.

В избе чадила и мигала горящая лучина. Жена лесника при виде незваных гостей от испуга закрестилась.

Сотник и пан Кулжинский сели на скамью. Расстегнув обмерзшие шубы, они приказали позвать переводчика. В избу вошел рейтар с заиндевевшими от мороза усами.

— Спроси, как звать этого холопа? — сказал сотник, указывая на хозяина сторожки.

Переводчик поглядел на босого бородатого лесника. Он стоял посредине избы, исподлобья разглядывая поляков. Рейтар перевел ему слова сотника.

— Звать Иваном, — угрюмо отозвался лесник.

— Иванов много, а по прозвищу как?

— Сусаниным кличут, — неохотно ответил лесник.

Поляк передал ответ сотнику.

— Спроси, в какие места мы попали и далеко ли до Костромы?

Рейтар задал Сусанину новый вопрос.

— Домнинские мы, наше село здесь близко, — объяснил лесник, — а до Костромы верст, почитай, тридцать будет.

— Спроси, а еда есть у него какая-нибудь: хлеб, мясо? — сказал пан Кулжинский переводчику.

Мужик виновато развел руками:

— Известно, какая у нас еда. Мы люди бедные. Щи да молочишко.

— Пусть все дает сюда, пся крев! — проворчал сотник. — А не то мы сами разыщем.

Усач перевел его слова. Лицо Сусанина дрогнуло и сразу опять застыло. Врагов было слишком много. Он взглянул на жену, сидевшую в углу на скамье, и глухо пробормотал:

— Ладно, люди добрые. Снедь кой-какую найдем. Мне бы только в чуланчик…

— Так пошевеливайся, пся крев! — прикрикнул рейтар и заговорил с паном Кулжинским по-польски.

Сусанин кивнул жене:

— Чего забилась? Идем, Домна, помоги по хозяйству.

Она встала, поправила платок и пошла следом за ним, топая грязными ступнями.

Оба вышли в сенцы.

Сусанин шепнул жене:

— Беда, Домна. Вороги нагрянули. Вытаскивай все, что есть.

Жена заплакала и отперла чуланчик. Вынула каравай, хотела было закрыть дверцу.

— Постой. Давай и молоко, — сказал Сусанин.

— А ребятам как же? На утро ничего не останется, — спросила Домна.

— Ничего, проживут. К вечеру надоишь. Не дать — так последнее отберут. Слышь, Кострому ищут. Как бы оповестить воеводу? Ума не приложу. Ну, идем!

Оба вернулись в избу.

Пока они разговаривали в чулане, лесная сторожка наполнилась рейтарами. Лучина в светце пылала ярким пламенем.

— Угощай гостей, Домна, — сказал Сусанин.

Домна положила на стол каравай, нарезала его толстыми ломтями. Поставила солонку и кринку с молоком. Подошла к печи, отодвинула дощатую заслонку подала полякам горшок с кашей.

Рейтары пододвинули поближе к столу скамьи, принялись за еду.

— Каков холоп, пан Кулжинский? — спросил сотник.

— Дюже ловок, ясновельможный пан сотник. Даже нагайки не просит.

Сотник захохотал.

— Доведет ли до Костромы, как мыслите, пан Кулжинский?

— Чего ж ему не довести! Мы на конях, а он и пешком дойдет.

— Добре, — весело сказал сотник, — надо до света поспеть, — и поманил пальцем переводчика.

Усатый рейтар встал и подошел ближе.

— Скажи ему, — буркнул сотник, указывая на Сусанина, — чтоб довел нас до Костромы.

Усач повторил приказание. Лесник, будто не понимая, исподлобья глядел на поляков. Сотник вытащил из кармана бархатный мешочек; зазвякали монеты.

— Скажи этому медведю, — приказал он, — за труды мы ему заплатим златыми карбованцами. Скажи что как возьмем Москву, от круля Сигизмунда ему еще бóльшая милость будет.

— Стоит ли дарить карбованцы грязному холопу? — проворчал пан Кулжинский. — С него и нагайки довольно.

— Подождите, пан, — ответил сотник, — холоп без посула с места не тронется. Пообещать надо, а давать или нет — это наше дело. Может, потом мы его повесим на первой осине…

Сидевшие вокруг стола поляки одобрительно захохотали.

— Мы сбились с пути. Идем к своим, — обратился рейтар к Сусанину. — Ясновельможный пан сотник спрашивает: можешь ли довести нас до Костромы? Он тебе за это сто карбованцев даст.

Сусанин нахмурился, но медлил с ответом.

— Что он молчит? — нетерпеливо спросил сотник. — Скажи ему: если не захочет, то мы и заставить можем!

Переводчик повторил вопрос более сурово.

— Провесть-то, мил человек, можно… отчего не провесть, — отвечал лесник, — только ишь темень-то какая да непогодь…

— Дурень! — сказал переводчик. — Тебе ясновельможный пан сотник много золотых сулит. Богачом будешь. Собирайся!

Сусанин потупился, поглядел на затянутое бычьим пузырем окно. Вдруг лицо его озарилось какой-то затаенной решимостью. Он покосился на сидевшую в углу жену, вздохнул и перевел глаза на переводчика.

— Ладно, мил человек, — обронил он, — вот только одежонку накину…

И, повернувшись к жене, крикнул:

— Домна! Армяк давай!

— Ну что? Он согласен или нет? — спросил сотник.

Переводчик утвердительно кивнул головой. Сусанин присел на кровать, обматывая портянками босые ступни. Он торопливо шепнул жене:

— Домна, буди скорей Алешку. Пусть оденется потеплее да бежит к тестю. А как добежит, чтоб будил Богдашку, сказал бы ему, пусть седлает каурого и скачет в Кострому да там передаст воеводе: вороги в Домнино пришли, мол. Посылайте ратных людей, не то беда будет.

— Что они там перешептываются? — спросил пан Кулжинский. — Поторопи-ка холопа.

Рейтар обернулся:

— Эй ты, дурень, пошевеливайся! В дорогу пора.

Сусанин засуетился.

— Тороплюсь, уважаемые. Вот только онучки намотаю, — и опять крикнул жене: — Домна! Оглохла, что ли? Армяк где?

Баба полезла на печь, стащила с лежанки армяк и шапку, подала ему.

— Как уйдем, пошли Алешку, слышишь? — шепнул он, торопливо надевая на ноги лапти. — Да не мешкай смотри… Коль промедлишь, беда будет…

Домна молча кивнула головой. По лицу ее бежали слезы. Сусанин встал, влез в армяк, подпоясался.

— Вот, мил человек, — обратился он к переводчику, — я готов. Пошли, что ли?

Рейтар перевел его слова сотнику. Сотник застегнул шубу, повернулся к своему спутнику:

— Ну, пан Кулжинский, поспешим до коней.

Гремя саблями, оба вышли из избы. Рейтары уже садились на коней. Домна выбежала на крыльцо проститься с мужем. Сусанин обнял ее и поцеловал.

— Прощай, Домна! — шепнул он. — Смотри по хозяйству. Расти Алешку да Машку. Конец мой пришел… Может, не свидимся… Болотами поведу…

— Ой, что ты, Иванушка!.. Не пущу! — застонала баба.

Слезы градом бежали по ее лицу.

— Ну, еще что выдумала!.. — грустно сказал Сусанин. — Ступай в избу!.. — и, оттолкнув жену, отошел от крыльца.

Отряд тронулся к лесу.

Сусанин, опираясь на клюку, шел впереди, указывая дорогу. Небо нависло холодное, густо усеянное звездами. Было далеко за полночь.

Кони храпели, покрываясь инеем. Поляки ехали молча, кутаясь от холода в шубы. Сверху запорошил снежок. Опять началась метель. Лесник шел уверенно, не останавливаясь. Отряд углубился в середину леса. Мрак все сгущался. Метель заметала тропу. Она скоро исчезла под ровным слоем выпавшего снега. Переводчик-рейтар подъехал к Сусанину.

— Эй, холоп! — крикнул он. — Ясновельможный пан сотник спрашивает: скоро ли придем?

— Теперь недалече, — отвечал Сусанин: — свернуть надо влево, тут и будет.

Поляки повернули влево. Лес стал редеть. На пути показались кочки, занесенные снегом. Отряд приближался к громадной лесной прогалине.

Вдруг конь под одним из всадников, неосторожно свернувшим в сторону, стал проваливаться. Рейтар, ругаясь, спрыгнул с седла и тогда лишь понял, что попал в трясину. Но было уже поздно. Его стало засасывать. Он завопил о помощи.

Два всадника попытались ему помочь и тоже увязли Отряд остановился.