– Пойдем, пока еще светло, я тебя сфотографирую.

Чтобы не идти через весь дом, мы вылезли в окошко. Позади, за домом, была пристроена небольшая терраска. Туда еще падали последние солнечные лучи уходящего дня. Я настроил объектив так, как советовал продавец, чтобы получился крупный план.

И истратил всю пленку, снимая ее под разными углами. Потом можно будет выбрать самые лучшие...

– Поеду, как только фотографии будут готовы! – объявил я, закрывая фотоаппарат.

– Тогда лучше бы они никогда не были готовы!

– Ну послушай, милая, ты же знаешь, что это необходимо. Обещаю тебе, мы расстанемся ненадолго. Поеду всего на неделю!

– А что я буду тут делать все это время?

– Будешь ждать. У тебя уже есть свои привычки, комната, пляж... Тебя здесь знают.

– Ладно.

Сердце екало при мысли о том, что придется оставить ее здесь одну. Ведь я тоже иногда думал: "А что будет, если ее не окажется на месте?"

Но изо всех сил гнал от себя такие предположения. Ничто в мире не могло разлучить нас. Я во что бы то ни стало дойду до конца.

Она отправилась к себе надеть юбку. Я купил ей много ярких вещей. Они ей очень шли. Когда мы гуляли по Барселоне, на нее оборачивались все мужчины. Испанцы обычно ведут себя со своими женщинами очень сдержанно, зато с иностранками они – настоящие ловеласы.

Когда Марианна вернулась ко мне в комнату, я лежал на кровати, подложив руки под голову и разглядывал трещину на потолке.

– Ой, что это? – шепнула она.

Я повернулся к ней. Марианна наконец-то заметила у изголовья скрипичный футляр.

Наступил самый волнующий момент. Я даже не дышал, словно боялся спугнуть лунатика, который может упасть, если его разбудить.

Марианна наклонилась и взяла в руки черный футляр с поблескивающим в темноте округлым брюхом.

Она открыла его и ласково провела пальцем по струнам.

Чтобы не смущать ее, я полузакрыл глаза. Марианна вынула инструмент, взяла смычок... По тому, как она прижала скрипку к подбородку, я понял, что передо мной отличная музыкантка. Движения ее были точны и гибки. Марианна потрогала струны смычком и стала настраивать... А потом на мгновение сосредоточилась и вдруг с удивительной точностью заиграла концерт ре минор Чайковского. Мною овладело неведомое до сих пор чувство, нечто среднее между восхищением и огорчением.

Откинув голову и прикрыв глаза, она сосредоточенно играла. Обрамляя скрипку, вниз спадали длинные волосы...

Я слушал и переживал незабываемые минуты. Меня охватило настоящее волнение. За оконным переплетом появилось ошарашенное лицо Техеро. В глазах его застыло какое-то благоговение.

Закончив один фрагмент, она сразу же перешла к серенаде Моцарта "Маленькая ночная музыка", и в уши мне как будто полилось огромное небо.

Казалось, музыка обязательно должна была пробудить в ее бедной, лишенной памяти голове хоть какие-то воспоминания... Ведь она играла наизусть, мысленно видя перед глазами партитуру. Как же можно, в таком случае, не вспомнить, хотя бы частично, то место, где учили ноты и учителя, который преподавал игру?

Вдруг посреди отрывка она неожиданно остановилась.

– Продолжай! – взмолился я.

Марианна грустно покачала головой.

– Дальше не помню...

– Но ведь ты уже столько сыграла!

– Я играла просто так... А потом какой-то черный провал. Все спуталось.

Она стала укладывать скрипку в футляр.

– Она твоя, Даниель?

– Нет... твоя! Я купил тебе ее сегодня в Барселоне.

– Почему вдруг? Как ты мог знать, что я играю на скрипке?

Я не знал, что ответить.

– Послушай, Марианна, когда я на тебя наехал, у тебя под мышкой был футляр со скрипкой.

– У меня?

– Да. Инструмент рассыпался от удара... И я хотел подарить тебе другой, чтобы...

– Подумал, что от этого у меня в голове что-нибудь прояснится?

– Я... Да, наверное, так и рассчитал...

Она села возле черного футляра и погладила его пальцами. А потом задумалась.

– И правда, – прошептал она, – я вспомнила...

Я прикрыл рукой глаза. Хотел узнать и в то же время боялся. Она молчала, и я крикнул:

– Давай, говори!

– Что говорить, Даниель?

– То, что вспомнила.

Она приложила руку козырьком ко лбу.

– Вижу окно... С вышитыми занавесками... А шпингалет, как разинутая львиная пасть... За окном тихо качается толстая ветка...

– А дальше?

Я схватил ее за запястье и даже встряхнул, а когда отпустил, рука у нее стала совсем белой. Я взял эту руку и поднес ее к губам.

– Ну скажи, Марианна, что еще ты видишь?

– Больше ничего.

– Как? Эта музыка заставила тебя вспомнить только окно?

– Да. Я играла перед этим окном.

– Ну постарайся!

– Нет... Ничего не выйдет, говорю тебе, у меня как будто все мозги цементом залило. А потом я же сказала тебе, что не хочу вспоминать.

Лицо Техеро за окном исчезло. И мы отправились в деревню, чтобы отдать проявить фотопленку.

Фотографии вышли отличные, и следующей ночью я уехал. Чтобы избежать горького расставания, улизнул, когда в "Каса Патрисио" укладывались спать.

А Марианне написал письмо и попросил мамашу Патрисио его передать, а заодно заплатил вперед за нас обоих. В письме я советовал Марианне, как держать себя в "Каса Патрисио", ну и, конечно, писал всякие безумные вещи, которые каждый влюбленный готов кровью начертать для возлюбленной.

Машина была уже на дороге, я нарочно отвел ее туда после последнего купания, пока Марианна переодевалась у себя в комнате. И, как только пробило два, вылез в окно и побежал к автомобилю.

Я открыл дверцу и вздрогнул. На переднем сиденье меня ждала Марианна. Ее глаза как-то странно блестели в темноте.

Марианна улыбалась мне.

– Я знала, что ты уедешь этой ночью, Даниель...

– Откуда?

– Ой, да это же так просто! Я видела вечером, как ты выводил машину из загончика. И поняла, что ты хочешь уехать, не попрощавшись, чтобы мы не плакали... конечно, ты прав... но я не буду плакать... Я только хотела сказать тебе перед отъездом одну вещь...

Я сел в машину. Я уже привык к тому, что в машине она всегда была рядом со мной и положил руку ей на плечо.

– Что ты хотела сказать, солнышко?

– Даниель, я вот тогда из-за скрипки вспомнила разные вещи...

– Ну?

– Так вот, я хочу, чтоб ты знал... когда мы вдвоем, мне это ничего не напоминает. Я уверена, что до тебя не любила ни одного мужчину. Никогда, Даниель! Надо, чтобы ты об этом знал. Может быть, у меня кто-то и бывал, но я не любила, это точно... Понимаешь?

Я прижался головой к ее груди и в темноте заплакал сам. Ее слова потрясли меня до глубины души.

Она обхватила меня за голову и заставила поднять глаза на нее. Тихонько поцеловала в глаза. И прошептала:

– Езжай!

В ту минуту я понял, что ее уже нет рядом. Я хотел было позвать, но потом передумал. Мне было стыдно за свою слабость.

Я увидел, как легкая фигурка появилась из темноты под соснами и побежала вдоль лунной дорожки на песке. Вскоре она исчезла позади "Каса Патрисио", и я почувствовал себя бесконечно одиноким в этой машине. Рядом шумело море, и кружились ночные бабочки.

Я встряхнулся и повернул ключ зажигания. Привычные движения обычно успокаивают, гасят отчаяние.

Колеса прокручивались в густом песке. Я вышел и подложил под них сосновые ветки. С большим трудом удалось вырвать машину из сыпучей массы. И я поехал к пустынной автостраде, на которой такой же ночью все для нас и началось.

По мере того, как увеличивалось расстояние между мной и Марианной, мне все яснее представлялось, что с ней произошло. До сих пор меня интересовала только она сама, ее собственная личность, и я, конечно, ив трусости, гнал от себя мысли о ее прошлом. Но теперь, один в машине, понемногу освобождаясь от ее чар, я стал серьезно задумываться.