Обычно крашеные волосы сохраняют возле корней свой естественный цвет. И этот цвет все больше выделяется по мере того, как волосы растут. В данном случае я наблюдал тот же феномен. И если он меня так сильно встревожил, то только потому, что открыл необычную вещь: СЕДЫЕ ВОЛОСЫ МИНЫ БЫЛИ СВЕТЛО-РЫЖИМИ У КОРНЕЙ. ВЫВОД: ОНА КРАСИЛАСЬ. НО ОНА КРАСИЛАСЬ НАОБОРОТ, ЕСЛИ МОЖНО ТАК СКАЗАТЬ, ПОТОМУ ЧТО, ИМЕЯ КРАСИВЫЙ РЫЖЕВАТЫЙ ЦВЕТ, ОНА КРАСИЛАСЬ В МЕРЗКИЙ СЕРЫЙ.

Я еще плохо представлял, что означало это открытие, но смутно понимал, что оно было серьезным.

Очень серьезным!

Бесполезно рассказывать, насколько грустным и мрачным был в эту ночь ужин. В первый раз в этом доме мы сидели за столом втроем. Доминик, протрезвевший после наставлений матери и моей пощечины, ел, едва раскрывая рот и не глядя на нас. Перед десертом он встал и возвратился в зал на свою кровать.

— Я сожалею, Поль.

— Хммм?

Я недоверчиво посмотрел на Мину, больше не вспоминая об инциденте с Домиником. Я думал только о своем открытии, касающемся ее волос.

— Я прошу тебя проявить великодушие…

— Ах да! Не будем больше говорить об этом.

— Мы живем в такое время, когда молодежь.., ищет себя, понимаешь…

— Загвоздка в том, что он надеется найти себя в бутылках со скотчем.

— Нужно понять, насколько наш брак повлиял на его жизнь.

— Однако он не младенец. Я в двадцать три года…

— Я не сужу о нем по тебе, дорогой. Есть мужчины в пятнадцать лет и мальчики в шестьдесят.

— Прекрасно, я постараюсь об этом не забывать.

— Мне хотелось бы также попросить тебя, Поль, пойти на жертву. Я прошу тебя об этом во имя той необыкновенной любви, которую испытываю к тебе.

Она встала со стула и села ко мне на колени. Я почувствовал тепло ее бедер, а прикосновение ее рта к моему вызвало у меня озноб.

— Хорошо, — сказал я, предупреждая ее просьбу, — он может оставаться здесь столько, сколько ты захочешь.

Это привело ее в замешательство. Она взяла мою голову в руки, чтобы заставить меня взглянуть на нее. Но ее глаза немного ускользали от меня из-за танцующих бликов в стеклах очков.

— Тебе это очень неприятно, Поль?

— Не стоит усложнять. Он меня немного раздражает. Ему нужно строить свою жизнь, обеспечивать себе положение, а не цепляться за мамину юбку. Извини, что я говорю это тебе, ЕГО матери, но это сильнее меня.

— Да, ты прав, Поль. Мы подождем несколько дней, а затем серьезно поговорим с ним.

— Хорошо.

Она горячо поцеловала меня. Никто не умел целовать лучше, чем она. Ее поцелуи были настоящими актами любви.

— Я благодарю тебя, Поль. Посмотришь, все уладится, а потом.., потом мы будем счастливы.

— Да, Мина, счастливы. Она грустно улыбнулась.

— В конце концов, если Бог подарит мне жизнь… Угроза смерти вызвала во всем моем теле боль.

— Мина, ты не лечишься!

— Да нет…

— Я никогда не видел, чтобы ты принимала лекарства.

— Потому что я должна принимать их по пять дней в месяц.

— Твои лекарства здесь?

— Конечно, в моем чемодане. Черт, я вспомнила, что мое лечение начинается завтра.

— Ты чуть не забыла?

— Вовсе нет!

— Но ты о нем ни разу не вспоминала!

— Я бы вспомнила завтра.

Она начала убирать со стола. Мои глаза остановились на ее волосах.

— Мина…

Она держала стопку тарелок и собиралась выйти.

— Да, дорогой?

— Я хотел спросить тебя, почему… Второй раз с тех пор, как мы познакомились, я услышал, как во мне звенит колокольчик тревоги.

— Спросить меня о чем? Я пожал плечами.

— Так, ни о чем…

— Ну скажи…

— Да глупости.

Она вышла. А для меня начался, как я его назвал, период размышлений. Или, точнее, период дедукции.

Пока она заканчивала убирать со стола, я не сводил с нее глаз, представляя ее блондинкой, без очков, в более модной одежде. Мне удалось создать образ, не имеющий ничего общего с моей женой. Я думал о ее совершенном теле. Оно-то, по крайней мере, меня не обманывало… ЭТО БЫЛО ТЕЛО ОЧЕНЬ МОЛОДОЙ ЖЕНЩИНЫ!

— Нет, не убирай бутылку вина, Мина! Она улыбнулась.

— У тебя жажда?

— И очень большая!

Это была правда. Я выпил залпом два стакана бордо. Это не утолило жажду, но немного встряхнуло меня. Я думал одновременно о многих вещах, и мне было трудно свести их воедино. Так, взяв ее очки, я обнаружил в них простые стекла. Она утверждала, что они фильтрующие, но это казалось маловероятным, так как ничто в ее глазах не наводило на мысль о болезни. Этот вопрос об очках не представлял большого интереса, но вместе с другими уликами… Вот я и употребил мерзкое слово. Улики! Улики собирают с какой целью? Чтобы доказать виновность. Итак, в чем виновата Мина? В том, что она себя состарила… Такое обвинение вызвало бы смех у кого угодно! У кого угодно, но только не у меня!

Я пытался понять, почему ей хотелось выглядеть старше своих лет. Я вспомнил, что в своем объявлении указал, что мне сорок. Если это привлекло ее внимание, то было бы логично предположить, что она пыталась соответствовать тому образу, который я искал. И все-таки ей было сорок два года, ее бумаги это подтверждали!

— Ты еще не идешь спать, Поль? В ее голосе звучала просьба, и я отбросил свои сомнения.

Это была прекрасная ночь.

На следующий день Доминик завладел третьей комнатой, так как из-за правил приличия не мог больше спать в гостиной.

Его появление на втором этаже положило конец новому любовному порыву Мины. Непосредственное соседство сына буквально парализовало ее. «Художник», казалось, был полон благих намерений. Он извинился передо мной и постарался принести хоть какую-то пользу, для начала занявшись работой в саду. Целый день он суетился возле дома, скашивая колючий кустарник и крапиву и переворачивая горы земли. К вечеру он был совершенно разбит.

— Для человека с вывихом ноги вы неплохо справляетесь! — посмеялся я. Он посвятил мне целую отповедь.

— Ладно, Поль, не ехидничайте. Жалость — слабакам… Вы хоть видели, что я сделал с вашим пустырем?

Я вышел вместе с ним. В сумерках поместье действительно выглядело очень красиво. Пахло свежескошенной травой и вспаханной землей.

— Примите мои поздравления! Вы еще не Ренуар, но уже почти Ленотр!

— Да прекратите же смеяться надо мной! В глубине души я предпочитал, чтобы жизнь била в нем ключом. Ему не шло играть в калеку. Этому парню нужно было суетиться, смеяться, двигаться.

— О, пойдемте, я покажу вам, что нашел, когда копал.

Он потащил меня к куче камней.

Нагнувшись, он что-то поднял и протянул мне коричневый флакончик конической формы с резиновой крышечкой. К флакону был приклеен кусочек этикетки, и эта этикетка тоже красного цвета. На том, что еще оставалось от нее, виднелось «..Д». «ЯД»!

— Кажется, я знаю, что это, — произнес я. — Этот флакон, по всей видимости, послужил для убийства женщины.

— Что?!

Мы возвратились, и я рассказал им историю Жермены Бланшен и ее самоубийства, а также рассказал о найденном письме.

— Видимо, ее муж закопал флакон после окончания следствия.

Мина открыла флакончик и понюхала жидкость.

— Ничем не пахнет.

— Значит, мое предположение об убийстве подтверждается. Владелец гаража убил свою жену ядом замедленного действия. Я думаю, что он влил часть этого яда в лекарство, которое она принимала. Когда он возвратился, она была уже мертва. Ему же оставалось только поставить флакон на видное место. Если бы жандармам пришла в голову мысль снять отпечатки пальцев с этого флакона, то они, без сомнения, не нашли бы отпечатков пальцев жертвы.

— О! Я вспомнила о своем лекарстве, — подскочила Мина.

— Гм, у вас есть повод для беспокойства, дорогая! Она рассмеялась и пошла в комнату за лекарством. Я же отнес флакон в подвал и поставил его на полку, куда раньше положил письмо.