Его вдова, бабенка лет сорока, экстравагантно одетая, была иностранкой, кажется, румынкой, и говорила с акцентом, из-за которого перед нею закрылось немало дверей в городе.

Она приняла меня в вычурном черном платье с оборками, уместном, скорее, для вечера в "Максиме", чем для траура. В энергичных выражениях она пояснила, что Господь покарал ее ветреного муженька, что существует высшая справедливость, в которую она всегда свято верила, и заявила, что я должен сотворить почившему "оригинальные" похороны, именно так она и выразилась.

Вдовушка колебалась между совсем простым гробом, который понесут на своих плечах мужчины, и огромным катафалком на пушечном лафете. Использовав всю свою дипломатию, я наставил ее на путь разума и навязал ей помпезную службу с органом, хоровой мессой и катафалком, освещенным свечами.

Мадам Креман, так звали мою клиентку, настояла, чтобы тело положили в гроб как можно быстрее и увезли в церковь. Она считала, что от этого в доме беспорядок.

Я наобещал ей все, что она пожелала, и ушел, удовлетворенный выгодной сделкой.

На следующее утро Кастэн попросил меня помочь уложить в гроб тело торговца, так как его служащий, специализирующийся на этом, был занят.

Мы отправились в дом умершего в фургоне, загруженном шикарным гробом. Там нас поджидал комиссар полиции. Наше появление вырвало его из лап вцепившейся в него экстравагантной дамочки. Мы попросили у нее разрешения приступить к работе и скрылись в комнате.

Поставив гроб на пол, мы подошли к ложу. Кастэн чертыхнулся и отвел меня в сторону.

– Вы сделали глупость, дорогой мой Деланж.

– Глупость?

– Да. Вы разве не видите, что этот гроб слишком велик для Кремана? В него можно сложить двоих.

Мы положили тело в гроб, закрепили винтами крышку и отвезли усопшего в церковь, попрощавшись с комиссаром.

Месса только что кончилась, и церковь была пуста. Погода в этот день стояла грозовая. Небо нависало над городом набухшими серыми тучами. В церкви, и особенно в часовне, где проводились отпевания, царил полумрак, как под водой. Разложенные кругом цветы источали дурманящий запах.

Кастэн суетливо уложил клиента в часовне, словно заботливый хозяин постоялого двора.

– О чем вы думаете? – вдруг спросил он меня. Его тоненькие хмурые бровки сошлись в горизонтальную полоску.

Я не ответил ему. Да и мог ли я это сделать? Думал-то я о его замечании по поводу слишком большого размера гроба.

"Туда можно положить двоих..."

Руки в боки, могильщик злобно разглядывал меня, недовольный непонятно почему. А я измерял его взглядом... Он еще меньше, чем покойник... Я думал, что он составил бы хорошую компанию торговцу... Я думал, что это уникальная возможность, о которой можно только мечтать, неожиданная, сказочная... возможность убрать его с нашего пути.

Тишина в церкви давила на нас.

– Что с вами? – пробормотал Кастэн.

Мне хотелось завыть от этой мерзкой морды, от его голоса, от его жалкой агрессивности.

Я слегка отступил в сторону, потом, прежде чем он смог предугадать мой жест, я обрушил на него мощный крюк в подбородок. От беззвучно опрокинулся в цветы. Досталось ему крепко. Взгляд его блуждал. Я схватил черное покрывало, сложенное в восемь раз, приготовленное для накидывания на гроб, бросил ему на голову и навалился сверху. Держал я его, казалось, бесконечно. Если бы кто-нибудь вошел, я был бы захвачен врасплох, как крыса... Чем можно было бы объяснить мое поведение? Но церковь была пуста.

Кастэн слабо дергал руками, потом пальцы его разжались, и он перестал шевелиться, я почувствовал, как его тело поникло под покрывалом. Я опустился на колени, открыл его лицо и понял, что он мертв... Странное чувство освобождения наполнило мне грудь. Я был спокоен, как будто отдохнул.

Труп я протащил под козлы и накрыл его тяжелым черным покрывалом. Вдохнул сладковатый запах цветов. Я плохо соображал, что же все-таки только что произошло, и понимал, что на это мне потребуется еще немало времени.

Безмятежным шагом я пошел к фургону, стоявшему возле паперти, за отверткой. Спрятав ее под пиджаком, я вернулся в часовню.

Остальное плохо запомнилось. Я только помню, что отвинтил винты с крышки гроба, снял саван с "клиента", засунул Кастэна в гроб и вновь закрыл крышку. Видя, что она плохо соединяется с гробом, я на миг почувствовал страшную панику. Не хочу вдаваться в погребальные тонкости, скажу только, что оба трупа я положил лицом друг к другу. Затем я сделал так, как будто передо мной был набитый чемодан: просто сел на крышку. Винты точно вошли в гнезда. Я завинтил их до конца, со всех сил налегая на рычаг отвертки. Установив крышку, я почувствовал себя счастливым. Она навсегда захлопнулась на прошлом...

На прошлом Жермены, по крайней мере... А это единственное, что меня интересовало.

Когда я вышел из церкви, вокруг не было ни души. Я сел за руль фургона и тронулся.

Теперь дело было сделано, да еще как сделано! Бог свидетель, я даже не мог предположить такого. Совершая это убийство в церкви, я, казалось, подчинялся какому-то странному позыву. В этом деле все сыграло свою роль: полумрак, одуряющий запах цветов, враждебное и подозрительное поведение Кастэна. Он все еще стоял у меня перед глазами на своих петушиных ножонках, спрашивая, о чем это я думаю... Его слова у Креманов подспудно вызвали непоправимое...

Я только что совершил превосходное убийство, причем не особенно стараясь. Но жизнь продолжалась, и исчезновение Кастэна не могло пройти незамеченным.

Ведя фургончик по узким улочкам города, я прорабатывал план дальнейших действий. Я вспомнил, что мой "патрон" собирался поездом в одиннадцать тридцать ехать в Париж. После обеда ему и в самом деле был назначен прием у врача, который должен был заняться его язвой желудка.

Я остановил машину перед магазином и вышел из кабины. Решено: Жермене ни слова. Именно перед ней мне и предстояло главным образом ломать комедию.

Я отправился на кухню мыть руки. Она чистила овощи к обеду.

– Уф, ну и грязная работенка, – сказал я ей, – так опостылело таскать покойников... Ашилл не вернулся?

– А разве он не с тобой?

– Нет, он сказал мне, что встретил знакомого, который на машине едет в Париж, и решил воспользоваться случаем. Я думал, что он заходил переодеться.

– Он не приходил.

– Ну, ладно.

На сегодня все было кончено. Мы поели и сразу же ушли в спальню. Я не знаю, что тогда чувствовала Жермена, думала ли она еще о Морисе Тюилье? Страдала ли из-за его драматического ухода из жизни? Мучило ли ее прошлое? Я задавал себе столько беспокойных вопросов, не решаясь, однако, спросить об этом у нее. Во всяком случае, она отдавалась мне с большим воодушевлением... Каждое из наших объятий было еще жарче предыдущих. Эта женщина, похоже, никогда не знала мужчин, способных дать ей всю полноту плотских радостей.

После обеда я занялся похоронами Кремана и обговорил все детали траурной церемонии, назначенной на завтра. А вечером, как обычно, ушел в свою гостиницу.

Сразу после ужина я лег в постель и попытался читать какую-то книгу, но понял, что читаю уже одиннадцатый раз первую фразу, не понимая смысла прочитанного...

Довольно быстро я уснул, не выключив лампы. Но ночью ее раздражающий свет вырвал меня из сна. Меня сковал глухой ужас. Я выпил немного воды из крана, у нее был вкус ржавчины. Моя одежда, сложенная на стуле, воняла мертвечиной. Я был глубоко подавлен. За несколько дней я оказался виновным в смерти двух человек, и все из-за любви. Я стал убийцей и безропотно это признал.

Постоянно общаясь с мертвецами, я понял, что они не так уж и отвратительны. Они просто изменили свое состояние, вот и все. И Кастэн тоже изменил свое состояние.

Я выключил свет, и чернота ночи схватила меня за горло. Но глаза быстро привыкли, и темнота стала не столь беспросветной. Прямоугольник оконной рамы с молочным пятном занавески и отдаленный свет газового фонаря... Светлая полоска под дверью... Неясные отблески в зеркале на туалетном столике, все это было хоть каким-то светом, успокаивало, придавало уверенности. Надо пользоваться светом, он ведь принадлежит только живым...