Меня просили играть им кадриль - или (к чему бояться слов?) мне только намекнули об этом - и я сел. "Боже мой - вы такой добрый!", - сказала мне Любовь Фа: это меня добило окончательно - я вспомнил конфету, которая была мне дана Ниной за мою доброту. И в самом деле - не с ума ли я сошел быть рыцарем?.. Но я играл им кадриль с каким-то торжествующим самоотречением...

И, может быть, я сам отравляю для себя все, может быть, они и в самом деле считают меня почти членом своей семьи, своим, что называется?

После меня сел Крюков, а я танцевал с Ниной... - Vous etes vierge de la liberte aujourd'hui? - Comment done? - Mais Vous avez les trois couleurs. {Вы сегодня дева свободы? - Как это? - На вас ведь три цвета (франц.). {15}} Она засмеялась... Но зачем мне всегда жужжат в ушах проклятые слова Гоголя: "...или заговорит, что Россия - государство пространное"... {16}

Ужин был для меня еще невыносимее, чем у m-me Korsch, накануне Нового года... Я сидел с цеховыми, Кавелин - между двух сестер и говорил целый час без умолку. Несколько раз я почти изменял себе... Ребенок!

Воротился домой в два - и был очень рад, что дядя мой спал. Мне было невыносимо грустно: заснуть не мог до утра - в голове такая чушь - мечты о миллионах - да об эксцентрических подвигах. Рыцарство смешно в наше время, но отчего я не нахожу в нем ничего смешного, ничего невозможного. К чему мне лицемерить перед собою?..

Еще раз - глупо я создан; но не я виноват в этом. В самом деле, моя ли вина, что для меня все сосредоточено в эксцентрическом, что я не могу верить в неэксцентрическое?..

XXIII

Нынче вечером мы долго говорили с К о бессмертии. Сначала то, что я говорил, казалось ему делом, но потом - он объявил, что этого его Логика не допускает, что надобно иметь на мои доказательства особенную мистическую настроенность... "Тебе надобно жизни, жизни"...

Вот в чем и ошибка-то - он считает меня способным к перемене. Едва ли? Каков я был ребенком, таков я и теперь. Древняя ли история, которую так любил я в детстве, вечно ли изолированная жизнь этому причиною, - но je suis un homme tout fait. {я человек законченный (франц.).} Изменения, которые происходят во мне, происходят по непреложным законам моего личного бытия, да и нельзя их даже назвать изменениями: это все формы одного и того же идеализма. С чего бы я ни начал - я приду всегда к одному: к глубокой, мучительной потребности верить в идеал и в jenseits. {потустороннее (нем.).} Все другие вопросы проходят мимо меня: сенсимонизм в своих последних или, по их, разумных результатах мне противен, - ибо я не могу ничего найти успокоительного в мысли о китайски-разумном идеале жизни. Оттого - ко всему я в состоянии божественной иронии, ко всему, кроме jenseits. Нормальным мне кажется не общежитие, но отрешенная, мистически-изолированная жизнь самости в себе. Но это не ведет меня к правилу тибетского мистицизма, что лучше спать, чем жить. Нет

жить, но не для того, чтобы жить, а чтоб жизнию стремиться к идеалу, ибо все существует только потолику, поколику существует в идеале, в Слове.

Потом мы говорили об ней. "Ее грызет страдание - она должна была испытать несчастную страсть"... Но кто же, кто создал в ней это страдание? Я знаю всех, кто ее окружает, знаю, что она была за год до этого времени. Есть один человек только, кто, кроме меня, мог быть ею" любимым. Это Щ*** {17} и странно! одного только этого человека я не мог бы ненавидеть: светлая, открытая природа, хотя многие назовут его пустым человеком... Но ее душа, какова она теперь, создана мною, создана теми вечерами прошлого года, когда равнодушный к ней, равнодушный ко всему - я был так умен, так свободен, так зол, создана всего более - теми восторженными, лихорадочными намеками, которые я не переставал делать ей при каждой встрече, начиная с нашей прогулки в аэрьене, {18} где я в первый раз сказал ей, что она - Нина Лермонтова, {19} до вечера 23 декабря, когда я, на ее с лихорадочною дрожью сказанные слова: "Я не могу ни от чего прийти в восторг", - спокойно и тихо прочел ей строфу "Сказки для детей".

Знает ли она, что я люблю ее и люблю так безумно? Думаю, что знает. Я помню тот прекрасный весенний вечер, когда, возвращаясь из цыганского концерта (это было во время пребывания в Москве Листа), {20} она вошла к нам во всей полноте девственной прелести, окруженная какою-то ореолою белого, чистого сияния... Я невольно потупил глаза, когда взглянул на нее, - и она видела это... - и на ее губах прозмеилась улыбка женского торжества... И снова перебирая в памяти недавнее прошедшее, я не могу и подумать, чтобы она не знала о моей страсти к ней...

XXIV

Приехали наши родные... Кроме того, что я вообще не охотник до всяких семейных сцен - я был рассержен еще тем, что мне помешают идти к К. Я эгоист - да! но я сам мучусь своим эгоизмом, я бы так хотел быть не эгоистом: что же мне делать, что многое, вместо того чтобы трогать меня, просто только меня мучит, бесит и смешит.

И, однако, я все-таки туда отправился, только не застал там ни Софьи Гы, ни Нины. Было скучно. Н. И. рассуждал о "_нравственных лицах_". Господи боже мой - не надоест же человеку, подумаешь.

Мне было скучно.

XXV

Она опять больна... Дела мои по службе идут плохо {21} - и странно! чем хуже делается, тем больше предаюсь я безумной беспечности. Только успех, только счастье могут придать мне жизни и деятельности: неудачи - никогда. Оттого-то, как я часто говорил ей, "можно молиться только в минуты счастья".

XXVI

Заходил к ним после обедни... Она - больна, бледна, расстроена; просила прислать ей "Индиану" и "La derniere Aldini". {"Последняя Альдини" (франц.).} {22} "Индиану" послал, но "La derniere Aldini" надобно взять у Готье. Взять - но на что? Долги мои растут страшно и безнадежно.

XXVII

Оставя у всенощной тетушку, забежал к ним хотя на полчаса, твердо решась быть точно так же веселым и злым, как вчера, - что и удалось мне вполне. Но она - что с нею? Она не хотела сказать со мною ни одного слова.

XXVIII

Заходил на минуту К - и удивил меня: "На тебя сердятся". - И прекрасно! - "И знаешь за что?" - Вероятно, за то, что не прислал "La derniere Aldini"?.. - "Да; с этих пор, говорит она, избави меня боже попросить его о чем бы то ни было. Знаешь ли, это природа гордая и раздражительная"...