Уолт сказал:

— Мой мальчик, меня вряд ли назовешь драгоценностью. Я старый слуга, и только-то. Я бродяга и смутьян. Знаешь, что я думаю?

— Что, сэр?

— Я думаю, тебе надо пройти повсюду. Я думаю, тебе надо обыскать весь Бродвей и то, что за ним. Я думаю, тебе надо обшарить весь мир.

— Сэр, мне это будет непросто.

— Не все сразу, не за один вечер. Сдается мне, ты немного поэт. Сдается, в поисках ты проведешь всю свою жизнь.

У Лукаса замерло сердце. Деньги были ему нужны прямо сейчас. Он сказал:

— Надеюсь, так не будет, сэр.

— Увидишь, сам все увидишь. Поиск тоже может быть целью. Понимаешь, что я имею в виду?

— Нет, сэр.

— Думаю, ты поймешь. Вырастешь и поймешь.

— Сэр, мне нужно…

— Что тебе нужно?

— Мне нужно знать, в какую сторону идти.

— Иди, куда позовет тебя сердце.

— Мое сердце — плохой советчик.

— Не такой уж и плохой. В этом ты можешь мне поверить.

Лукас вздрогнул. Он боялся, что вот-вот заплачет. Надеялся, что Уолт не заметит подступивших к его глазам слез.

— Хочешь, я подскажу тебе, куда идти? — спросил Уолт негромко.

— Да, сэр, пожалуйста.

— Ну хорошо. Ступай на север. К городским окраинам и дальше. Иди туда, где дома становятся меньше и где начинает расти трава.

— На север?

— Этот путь не лучше и не хуже других. Ты хотел, чтобы я тебя направил, вот я и делаю это. Повелеваю тебе идти на север.

— Спасибо, сэр.

— Ты придешь сюда завтра? — спросил Уолт. — Придешь ко мне сюда завтра вечером в это же время и расскажешь, что ты нашел?

— Да, сэр. Если вы так хотите.

— Я очень хочу. Не каждый день встретишь кого-то, похожего на тебя.

— Ребенок сказал… — начал Лукас.

Уолт подхватил, и они прочитали хором:

— … «Что такое трава?» — и принес мне полные горсти травы; что мог я ответить ребенку? Я знаю не больше его, что такое трава.

— Спокойной ночи, сэр.

— Спокойной ночи, Лукас. Надеюсь, ты придешь завтра. Я буду тебя здесь ждать.

— Спасибо, сэр.

Лукас повернулся и пошел. Направляясь на север, как ему сказал Уолт, он шагал по Бродвею, мимо магазинов и гостиниц. Некоторое время спустя он обернулся и увидел, что Уолт стоит и смотрит на него. Лукас махнул ему рукой. Уолт ответил тем же.

Он искал деньги, а вместо этого нашел Уолта. Уолт послал его на север.

Лукас все шел вдоль по Бродвею. Он миновал Юнион-сквер и шел дальше, пока большие дома не поредели, а людей не стало совсем немного, пока вокруг не раскинулись поля, среди которых там и тут светились окошки деревенских домиков и, более ярко, окна солидных домов, кирпичных или из известняка, гордо высящихся в тишине на просторе. Он призраком двигался по дороге, местами мощеной, а местами нет. На пути ему попался один особенно величественный дом с каменным фасадом и белыми колоннами. Внутри он заметил (его обитатели не задергивали штор, в такой-то глуши) царственного вида женщину в белом платье, с кубком рубинового вина в руке она стояла у собственного портрета, где была изображена в том же самом платье. В комнату вошел и остановился подле нее мужчина в жилете. У него был очень острый подбородок — хотя нет, просто у него была борода того же цвета, что и кожа, и волосы на голове того же цвета, что и кожа. Лукас подумал, что сейчас он появится и на портрете, но он не появился. Мужчина что-то сказал женщине, та рассмеялась и дала ему отпить из своего кубка. На портрете она сохраняла полную безмятежность.

Лукас наблюдал за ними. Наверно, так же присутствуют в нашем мире и мертвые — они и есть здесь, и их как будто нет, они здесь чужие. Возможно, они проходили, как проходил Лукас, мимо чужих окон, глядя на женщину и портрет женщины.

Он пошел дальше, оставив мужчину, женщину и портрет женщины. Он проходил мимо других домов. В одном окне он заметил высокую резную спинку кресла и зеркало в раме, в котором отражались хрустальные подвески люстры. Он видел, как жена фермера вышла на крыльцо и поплотнее закуталась в шаль. Ему попался опоссум, который тоже шел по дороге. Опоссум шел в одну с ним сторону торопливой сутулой походкой, ничего не боясь, как обычный попутчик, потом шагов через пятьдесят свернул с дороги, застыв на мгновение, чтобы показать Лукасу на прощанье бледную и четкую линию хвоста.

Лукас дошел до Пятьдесят девятой улицы и остановился у ворот Центрального парка. Он слыхал про парк, но никогда раньше здесь не был. За невысокой каменной оградой были деревья, чернота и звуки, которые производили деревья. Он помедлил у ворот, потом робко, как будто вторгался в частное владение, вошел.

У ворот парк неясно освещали фонари Пятьдесят девятой улицы, но дальше начиналась тьма. Здесь, у входа, были трава и стволы деревьев — невысоких, совсем недавно посаженых. Это могли бы быть люди, которые превратились в деревья и вздымали вверх свои деревянные руки, покрытые листьями, пробившимися из застывшей измененной плоти. Чуть в отдалении ярко-зеленая трава становилась темно-нефритовой, а стволы деревьев — оловянными, потом стальными, а еще дальше — черными. За нефритово-черной травой и черными деревьями наступала беспросветная тьма, как будто вход в парк был полоской леса, окружавшей озеро черноты, которое полнилось шелестом листьев и другим, не имеющим названия, но неумолчным тихим звуком — должно быть, это были насекомые или что-то еще. Там, где кончался видимый глазу лес, начиналась область звучной и беспредельной настороженности.

Лукас подумал, не тут ли обитают мертвые — мертвые, которых не забрали себе машины. Тут была и трава, были и деревья. Тут были шелест и напряженная тишина, посторонние миру живых с его огнями и музыкой, его ломящимися от товаров витринами. Лукас собрался с духом и шагнул вперед, словно нырнул в воду, не зная, насколько та холодна и глубока, не зная, нет ли в ней рыб и других водяных тварей, которых не назовешь рыбами, но они стремительны и у них есть глаза и зубы. Он никогда еще не видел подобной тьмы — ни у себя в комнате с погашенной лампой, ни даже когда закрывал глаза.

Войдя в парк, Лукас понял, что там не так темно, как представлялось снаружи. Чернота оказалась не такой уж беспросветной. Трава под ногами была непроницаемо и равномерно черной; деревья были черными, но не совсем — их силуэты явственно выделялись на фоне черноты. Он словно нес с собой слабый источник света, свечу собственных своих зрения и слуха, своего человеческого присутствия.

Что-то там было, между деревьями. Оно сгущалось с каждым его шагом.

В конце концов Лукас вышел к каменной балюстраде, по обеим сторонам от нее вниз спускалась широкая закругленная лестница. Он сошел по ней. Там, в центре ровной площадки, высилась громадная фигура. Она широко распростерла тронутые лунным сиянием крылья. Ее лицо смотрело вниз, на Лукаса. Казалось, он наткнулся на мстительную матерь парка, существо, которое ждало, смотрело и слушало, из снов которого был соткан весь парк и которому не нравилось, что его сон потревожили. Лукас задрожал. Он хотел было повернуться и побежать, но подумал, что тогда фигура взмахнет крыльями, взовьется в воздух и схватит его с той же легкостью, с какой терьер хватает крысу.

Мгновение спустя он осознал, что это статуя, всего лишь статуя. Он подошел ближе. Это был каменный ангел, стоящий на пьедестале над огромным каменным бассейном. Лукас увидел, что ангел строг и задумчив, что у него пустой и скорбный взгляд, что он отвернулся от небес и уставился в землю.

Лукас поднял глаза. Там, позади руки ангела, светились звезды.

Он достиг самого сердца парка и того, что охранял ангел, того, что тот хотел ему показать и на поиски чего отправил его Уолт, — звезд. Скоро он сообразил, что здесь, вдали от собственно города, городская мгла рассеивалась и становились видны звезды. Глядя на небо, он так запрокинул голову, что чуть было не потерял равновесия. На фоне черноты ярко мерцали звезды. Их были тысячи и тысячи.

Некоторые он знал по карте в классной комнате — вон Пегас, вон Орион. А вон там виднелись настолько неясно, что он не был уверен, они ли это, но подумал, что это они и есть — Плеяды, семь мелких звезд, фосфоресцирующий кружок на небе.