В тот день она подружилась с Роем, собакой Бантинга.

Пес был дружелюбно настроен к ней с самого начала. Он никогда не рычал, когда она приносила ему еду к конуре, а, напротив, вилял хвостом, обнюхивал ее и лизал ей руки. По поводу собаки Бантинг не давал жене никаких особых инструкций, не запрещал приводить ее в дом, поэтому Кэти, желая избавиться от мучительного чувства одиночества, овладевшего ею при мысли о родных, не долго думая побежала в сад и, отцепив Роя, взяла его за ошейник и привела в дом. В первые минуты он вел себя так смешно, бегая кругами по комнате и обнюхивая каждый угол, что Кэти, наверное, расхохоталась бы, если бы хоть на минуту смогла забыть свое горе. Наконец Рой, удовлетворив любопытство, подошел к ней, сидящей в кресле, и положил морду на ее колени, а она, обняв его за шею, дала волю слезам.

Три недели спустя после того, как она поселилась у Бантинга, наступил, наконец, день, когда Кэти поняла, что может сбегать к родным и успеть к возвращению мужа. Бантинг всегда приходил на обед домой и уходил обычно уже во втором часу, поэтому времени у нее оставалось совсем мало. Но в этот день он пришел раньше обычного и, быстро проглотив свой обед, вышел из дома в половине первого. Как только он ушел, Кэти быстро набросила на плечи накидку, надела соломенную шляпку, завязав ленту под подбородком – день был ветреный – и, заперев дверь, спрятала ключи под половиком в деревянной баньке на заднем дворе. Выйдя в сад, она погладила Роя, извинившись перед ним за то, что ему придется просидеть полдня на цепи, – она теперь всегда брала пса в дом, когда Бантинг был на работе, – и, выбежав со двора, быстрым шагом направилась по дороге, ведущей в Джарроу.

До Джарроу три с половиной мили. Кэти была там много лет назад и лишь смутно помнила этот шумный город с рядами выбеленных коттеджей и улицами, разветвляющимися в разные стороны и ведущими к более престижным районам, с аккуратно подстриженными газонами и добротными двухэтажными домами. Сейчас, войдя в Джарроу, она была поражена беспорядком, царящим там. Коттеджи по-прежнему стояли вдоль дороги, только теперь они выглядели мрачно и неопрятно. Главная улица была запружена телегами и подводами, доверху нагруженными бочонками и ящиками, углем, коксом, фруктами и овощами.

Возле одной из телег стояли две женщины, наполняя углем большие корзины, и она спросила у них, как пройти на Уолтер-стрит. Женщины подсказали ей дорогу, и она направилась по одной из боковых улиц, ведущей в гору. Вчера прошел дождь, и она шла по щиколотку в грязи. Выйдя на Уолтер-стрит, она увидела впереди ряд серых облупившихся коттеджей. У самой двери дома номер три она поскользнулась и упала в грязь, выпачкав накидку и подол платья.

На стук ей открыла мать. Кэтрин так обрадовалась дочери, что в течение нескольких секунд стояла неподвижно, не веря собственным глазам, потом раскрыла объятия, и Кэти бросилась к ней на грудь.

– О, девочка моя! Девочка моя! – повторяла Кэтрин надломленным голосом, крепко прижимая ее к себе.

– О, ма, ма! Как я рада тебя видеть! – всхлипывала Кэти, зарываясь лицом в материнскую грудь.

Наконец Кэтрин мягко отстранила дочь, обернулась и крикнула в глубину темной комнаты:

– Па! Посмотри, кто пришел!

Взяв Кэти за руку, она повела ее внутрь. В тусклом свете, проникающем через крошечное окошко, Кэти увидела деда, лежащего на матрасе возле огня. Она подбежала к нему, и старик сжал ее в объятиях. Он не проронил ни слова, она только чувствовала, как его слезы капают ей на лицо.

Отпустив внучку, старик устало растянулся на матрасе. Когда Кэти пригляделась к нему, ее сердце упало – его состояние ничуть не улучшилось с тех пор, как она видела его в последний раз. Он выглядел дряхлым и очень больным, и она подумала, что дед, наверное, уже не выздоровеет. А она так надеялась, что получив, наконец, кров, он сможет выкарабкаться из болезни!

– О, дедушка, дедушка, – прошептала она, дотронувшись кончиками пальцев до его впалой небритой щеки.

Вильям ничего не ответил, а только еще крепче сжал ее руку.

Лиззи, чье помутненное сознание умело, однако, регистрировать радость, поднялась со своей койки в углу и подошла к сестре, улыбаясь своей бесформенной улыбкой. Склонив голову на плечо Кэти, она терлась щекой о ее шею, блаженно мурлыкая что-то невнятное.

Через некоторое время Кэтрин осторожно отстранила Лиззи от Кэти и, подведя к стулу, усадила ее, ласково поглаживая по спине. Она была тронута тем, что ее слабоумная дочь, которая, казалось бы, не понимала ничего из происходящего вокруг, заметила, однако, отсутствие сестры и теперь была рада ее появлению.

Подойдя к очагу в почерневшей от дыма стене, она сказала прерывающимся от слез голосом, обернувшись к Кэти:

– Я… я поставлю чайник. А ты пока разденься и присядь.

– Я не могу оставаться долго, ма, – ответила Кэти. – Я… я только на часок. Я должна успеть домой к пяти.

Кэтрин вздохнула и снова повернулась к огню, а Кэти присела на краешек стула возле стены.

Наконец Вильям, впервые с тех пор, как внучка вошла в дом, нашел в себе силы заговорить.

– Как у тебя дела, крошка? – спросил он.

– Все в порядке, дедушка.

Он немного помолчал. Когда он задал свой следующий вопрос, его голос звучал напряженно.

– А как он с тобой обращается? – спросил Вильям.

Кэти ответила не сразу. Как обращался с ней Бантинг? Он обращался с ней так же, как со своей собакой, отдавал приказы, ожидая от нее безоговорочного подчинения. Он никогда не разговаривал с ней, если не считать его ежедневных поучений, ничего ей не рассказывал и ни о чем не спрашивал, – лишь спрашивал, отдав тот либо иной приказ, поняла ли она его, и ему было достаточно односложного ответа. Вечерами, когда они сидели возле огня, он мог смотреть на нее часами ничего не выражающим взглядом, не говоря ни слова. В такие минуты она завидовала Рою – от Роя он требовал подчинения, но не имел привычки подолгу смотреть на него. От этого пристального взгляда ей хотелось кричать, и однажды она, не выдержав, встала со своего стула и сказала, что идет спать, но он приказал ей сесть снова. С тех пор она, садясь возле камина, всегда брала с собой шитье, таким образом, ее руки были чем-то заняты, и это немного помогало ей побороть неловкость. За все это время он ни разу не прикоснулся к ней. Она по-прежнему спала в своей маленькой комнатке, и вечером они, молча, расставались на лестничной площадке – он не имел привычки желать ей доброй ночи. Она, разумеется, была рада, что он не спит с ней, но его поведение было ей непонятно, и это пугало ее. Она жила в постоянном страхе: когда-нибудь у него возникнет желание с ней переспать, – и при одной этой мысли ее бросало в дрожь. Она замечала, что с каждым днем все больше боится этого странного, холодного человека.

– А дом тебе нравится? – спросила Кэтрин, прервав тем самым ее неприятные мысли.

– О да, ма, дом очень хороший, – с энтузиазмом ответила Кэти, и ее энтузиазм был искренним, потому что дом казался ей чуть ли не дворцом после нескольких недель жизни на болотах. – Он очень удобный и теплый…

Едва сказав это, она прикусила язык, потому что здесь, в родительском коттедже, было очень холодно, холоднее, чем на улице, – за те несколько минут, что прошли с тех пор, как она пришла, она уже успела промерзнуть до костей. Она обвела медленным взглядом комнату. Комната ужаснула Кэти – по стенам стекала вода, просачивающаяся сквозь крышу, а в щелях между каменными плитами пола стояла зловонная грязь. Было сыро, грязно и темно, – крошечные окна почти не пропускали свет, и, хоть на улице светило солнце, в доме царил полумрак.

– Нам повезло, что мы вообще получили отдельное жилье, – сказала Кэтрин, словно угадав ее мысли. – Здесь очень плохо с жильем – многие рабочие годами живут в бараках, у них там тесно, как в курятнике. Они спят по десять – двадцать человек в каждой комнате, мужчины и женщины все вместе. Ты только подумай: абсолютно незнакомые мужчины и женщины спят в одной комнате! А постельное белье никогда не вывешивают проветрить, и оно воняет от сырости. Уж не говоря о том, что его почти никогда не меняют. А в этих бараках спят по две смены рабочих: днем спит ночная смена, а вечером приходит дневная. Представь: люди спят на том же самом белье, на котором до них уже спали другие! А вонь там такая, что невозможно дышать, – отхожие места стоят прямо перед входом в барак, а кругом все завалено мусором и отбросами с кухни. Ты бы упала в обморок, если б увидела, в каких условиях они живут. А за проживание с них берут по три шиллинга в неделю. Целых три шиллинга! Впрочем, эти люди заплатили бы любую цену, лишь бы иметь хоть какую-то крышу над головой. Нам просто невероятно повезло с жильем. Я понимаю, этот коттедж не Бог весть что, но здесь мы, по крайней мере, одни и можем худо-бедно поддерживать чистоту. Это мистер Хеверингтон похлопотал за нас. Он же и помог твоему отцу получить работу. Отцу посчастливилось, что он встретил мистера Хеверингтона, который в свое время знал его отца, твоего дедушку Малхолланда. Когда дедушка Малхолланд был молодым, он работал под его началом. Если б не мистер Хеверингтон, твоему отцу никогда бы не дали работу. Но мистер Хеверингтон очень нам помог, он понял, что твой отец – серьезный человек и никогда не занимался подстрекательством.