Джо зарабатывал шесть шиллингов в неделю, которых хватало только на то, чтобы оплатить жилье и купить дрова для топки камина. На еду ничего не оставалось. Состояние здоровья пока еще не позволяло Кэти искать работу, кроме того, она все равно не смогла бы надолго отлучаться – ее мать была не в состоянии ухаживать за умирающим дедом, присматривать за Лиззи и за ребенком.

Кэти постоянно думала об отце, эта мысль терзала ее ежеминутно, не давая спать по ночам. К ее боли и тревоге за отца прибавлялось еще и чувство вины, ведь в том, что случилось с ним, виновата она и только она. Если бы она не вышла замуж за Бантинга, отец сейчас не был бы в тюрьме. Да, она виновата в том, что отца арестовали, – и не только в этом. Она виновата во всех бедах, постигших их семью с того самого момента, когда отца уволили с шахты и их всех выселили из коттеджа, ведь это произошло потому, что она забеременела от Бернарда Розье. Но разве это ее вина, если он взял ее силой? Разве это ее вина, если она родила ребенка от мужчины, который ей ненавистен? Нет, эту вину она никогда не возьмет на себя.

Она посмотрела на Сару, лежащую на одеяле в низком деревянном корыте в углу. Та часть ее души, которая не была затронута тревогой, отчаянием и нищетой, потянулась к младенцу, радуясь тому, что у нее есть это маленькое дорогое существо. Она бы никогда не подумала, что будет испытывать такие чувства к малышке. Вынашивая ребенка, она его ненавидела, потому что он послужил причиной всех несчастий, постигших ее семью. Но, когда Сара родилась, в ней проснулось какое-то новое, светлое чувство, и Кэти вдруг поняла, что рада ее появлению. А теперь любовь к дочери переполняла все ее существо всякий раз, когда она на нее смотрела, и ради Сары она была готова на все.

Сейчас Сара плакала, потому что была голодна. Но Кэти ничего не могла поделать, – она тоже была голодна, и у нее не было молока, чтобы накормить ребенка. В доме не осталось ни крошки еды, и все они были голодны. Когда вернется с работы Джо, ему нечего будет поесть. А Джо обязательно надо поужинать, иначе у него не будет сил, чтобы работать. И ее деду тоже надо есть, чтобы у него были силы противостоять болезни, насколько возможно.

Она протерла лицо старика фланелевой тряпочкой, переодела его во все чистое и поправила его постель. Он поблагодарил ее взглядом, и она в ответ погладила его по впалой щеке. Вильям уже не мог говорить и теперь общался с внучкой взглядами. С трудом сдерживая слезы, Кэти подумала, что скоро состоятся еще одни похороны, только эти похороны будут организованы не похоронным бюро и не администрацией шахты, а приютом для нищих. Бедный дед, он всегда так боялся попасть в приют для нищих! Впрочем, он не будет об этом знать, потому что он умрет прежде, чем его туда отвезут.

Возвращаясь на кухню с тазом воды, она снова вспомнила о вопросе, заданном ей помощником управляющего шахтой: «Есть ли у вас деньги для похорон?» И в это же мгновение в ее сознании возникли, как вспышка, два слова. Эти слова возникли из ниоткуда и не имели, казалось бы, никакой связи с тем, о чем она сейчас думала. Сто фунтов. Сто фунтов. Эти два слова вертелись у нее в голове, и она никак не могла припомнить, от кого она их слышала. Она только помнила, что эти слова были сказаны не ею… И вдруг она отчетливо услышала голос Бантинга, который произносил эти два слова: «Сто фунтов, сто фунтов…» Но она не могла вспомнить, когда и при каких обстоятельствах он упоминал об этой сумме. Странно, ведь она помнила буквально все, что он говорил ей в течение всех этих месяцев. Он разговаривал с ней настолько редко, что она запоминала каждое его слово. И не только слова, она также помнила все, что он делал с ней, все те пытки и унижения, через которые ей пришлось пройти в течение двух последних ужасных недель… Но она не помнила никакого разговора, касающегося ста фунтов. А ведь она должна была его запомнить, если такой разговор был.

Она вышла на улицу, чтобы вылить грязную воду из таза, и тогда словно какая-то дверь внезапно открылась в ее мозгу, и она вдруг вспомнила… При этом воспоминании ее пробрала дрожь. «Сто фунтов, сто фунтов», – повторял Бантинг, стегая ее ремнем с железной пряжкой. Сейчас к этим словам прибавилось еще два слова – «за тебя». «Сто фунтов за тебя», – говорил Бантинг во время той ужасной сцены. И все же она не понимала, что могли значить эти слова.

Весь день эта фраза: «Сто фунтов за тебя» – звучала у нее в голове. Ночью она лежала без сна, думая об отце, запертом в тюрьме, который, быть может, больше никогда оттуда не выйдет, и эти четыре слова зазвучали еще громче. «Сто фунтов! Сто фунтов!» – настойчиво кричал кто-то у нее в голове.

В конце концов, она подумала, что так недолго и спятить, и стать такой же, как Лиззи. Но она ничего не могла с собой поделать, – эта фраза помимо нее прокручивалась в ее сознании. Лежа в темноте с широко раскрытыми глазами и испытывая мучительное чувство голода, она вдруг вспомнила о том, что сказал ей мистер Браун. Он сказал, что у Бантинга были деньги, и миссис Морган тоже говорила ей, что у него должны быть деньги. Миссис Морган сказала: весь поселок знает, что он тайно хранит где-то деньги, которые зарабатывает на своих мошенничествах по отношению к шахтерам… Но если у Бантинга действительно были деньги, то где он их хранил? Она каждый день убирала в доме и знала каждый его уголок, но ни разу не наткнулась на что-либо, напоминающее тайник. Однако если у него были деньги, он должен был где-то их прятать, а это означало, что в доме существовало какое-то потайное место, которого она не заметила.

На следующий день, когда она поднималась по шестифутовой лестнице на антресоли, где спал Джо, чтобы убрать его постель, ее неожиданно осенило.

Каждую субботу после обеда Бантинг посылал ее на ферму Батли, чтобы она купила полдюжины яиц и немного овощей. Как только они заканчивали обедать, он протягивал ей деньги и говорил, что пора идти. Это случалось регулярно каждую субботу, – в дождь, в град, в метель он неизменно посылал ее после обеда на ферму Батли. Даже когда родилась Сара, он продолжал посылать ее туда. Ей приходилось проделывать весь путь с ребенком на руках, потому что она никогда не решилась бы оставить Сару дома с ним. Так почему же он регулярно отсылал ее из дома каждую неделю в одно и то же время? Не потому ли, что ему нужно было спрятать деньги? А где лучше можно спрятать деньги, если не под крышей? Ей бы никогда не пришло в голову подняться туда, потому что люк, ведущий на крышу, находился на расстоянии восьми футов от пола.

Назавтра было воскресенье. Она встала пораньше и сказала Джо:

– Я должна выйти примерно на час. Ты пока присмотришь за ними?

– Куда ты идешь? – шепотом спросил Джо.

– Я иду в дом Бантинга, чтобы забрать свои вещи, – ответила она, тоже шепотом.

– Но ты не сможешь попасть в дом. Он наверняка заперт.

– Я могу влезть в окно буфетной. Я знаю, как открыть его снаружи.

– Может, тебе все-таки не стоит туда ходить? Если полиция застанет тебя там, могут быть неприятности.

– Не думаю, что у меня будут какие-либо неприятности, даже если меня там застанут. Я жила в том доме, и мои вещи остались там. Нет ничего дурного в том, что я пришла их забрать.

Когда она уже была готова к выходу, Джо проводил ее до двери.

– Прежде чем входить в дом, посмотри, нет ли кого поблизости, – тихо сказал ей он. – Ты понимаешь, что я имею в виду?

Она кивнула, и они посмотрели друг на друга с полным пониманием.

– Но ты еще не совсем поправилась, – сказал Джо. – Тебе будет тяжело проделать весь этот путь. Может, тебе лучше никуда не ходить сегодня?

– Свежий воздух пойдет мне только на пользу, – ответила она.

Но еще до того, как она вышла из Джарроу, она усомнилась, хватит ли у нее сил закончить путешествие. Последнюю неделю она только медленно передвигалась по комнате, и сейчас ходьба причиняла ей мучительную боль. Мускулы ее спины, казалось, разрывались на части. К тому же у нее кружилась голова, и она чувствовала слабость во всем теле.