Артур предложил свою. Он сам был легко ранен, три дня участвовал в голодовке, словом, находился не в лучшей форме, выражаясь языком спортсменов. И все же предложил.

Тот парень выжил. Артур еще недели две провалялся в госпитале да и тренироваться потом не мог примерно месяца три, только приходил в спортзал и сидел возле площадки на скамеечке, выкрикивая советы.

Это тоже была помощь людям, только другая.

Один обменивал воду на нефть, другой кровь на…

На что он ее обменивал?

Да ни на что. Он отдавал ее так, потому что считал это своим долгом. Двойник вождя с усиками не смел топтать землю университета и оскорблять студентов своими гнусными речами. Чтобы не допустить этого, Артур считал естественным отдавать свою кровь. А если это сделал товарищ, вернуть ему ее.

Отец Рога думал только о своей пользе.

Артур — только о пользе других.

Кто ж из них прав? Многие называли Артура дураком, а про отца Рога, прищелкивая языком, говорили: «Молодец!»

Ну, а Дон? Что думал он обо всем этом?

Действительно, что? В конце концов важно, чтоб тебе жилось хорошо, тебе, твоим родным, твоей девушке. Это главное. Нельзя же, в самом деле, обеспечить счастливую жизнь всем (даже если очень хочешь это сделать, а Дон хотел бы). Так раз нельзя заботиться о ближайших, «возлюби ближнего своего». Кто тебе ближе, как не ты сам?

Но, с другой стороны, нельзя делать это за счет других. Одно дело — зарабатывать деньги, другое — воровать их; одно дело — завоевать сердце девушки, другое — увести ее от друга. Есть вещи, которые, как бы тебе ни хотелось, делать нельзя.

Самое сложное — это провести границу между «можно» и «нельзя». Иногда она совсем неразличима, тоньше волоса.

И потом, если уж помогать друг другу, так с толком. Вот все эти демонстрации да пикеты — сидят на земле целый день или ходят по кругу как заводные с плакатами, — что они дают? Покричат, примут резолюцию, а какой толк? Что это изменит, от чего убережет? Не пустили того оратора в университет, он поедет в другой. Да, но если и там не пустят? И в третьем, и в десятом? Ни в каком. Если ему некуда будет ткнуться? Может, он совсем исчезнет? Это уже реальная польза, потому что, не исчезни он, быть беде для всех.

Значит, все-таки имеет смысл ходить на демонстрации и швыряться камнями в полицейских. Но не все могут. Разные у людей характеры. Дон, например, не смог бы. Он мирный человек. Лучше он выиграет матч против любой команды и тем принесет славу своему университету. Да! Это он может. Это ведь тоже помощь, доброе дело…

Между прочим, сохранить хорошую команду не менее важно и является его, как капитана, прямой обязанностью. Так что, например, охранять Артура или Рива от всяких неприятностей его долг.

Артур… Тот обойдется без Дона. Он знает, чего хочег, знает свой долг и будет выполнять его, несмотря ни на что. На такого не повлияешь, он сам повлияет на любого.

А Рив? Круг мыслей замкнулся. Надо с ним что-то делать. Или выручать эту злополучную Эруэль, или (что было бы лучше) оторвать от нее Рива. Но если человек влюблен, не так-то это просто. Дон по себе знает, попробуй оторви-ка его от Тер!

В общем, надо посоветоваться с Тер.

На следующий день после занятий Дон отправился к Тер, предварительно предупредив ее о своем приходе по телефону.

Когда он вошел в высокие двери особняка, она уже ждала его. На ней были ее любимые полотняные штаны с написанными на них тушью вкривь и вкось именами профессоров ее курса и толстый шерстяной свитер, который связала ей на день рождения мать Дона.

Такой наряд означал на их тайном языке высшую степень нежности по отношению к Дону.

— Что случилось? — округляя глаза, спросила Тер, раньше чем он успел снять плащ. Она говорила шепотом, это подчеркивало важность сообщения, которое Дон, наверное, ей сделает.

— Ничего особенного, — громко ответил он.

Очарование было нарушено. Заговорили нормальными голосами.

Тер утащила Дона к себе.

Он любил эту комнату, угловую, с огромными окнами, выходящими в сад, с камином, у которого так уютно сидеть с чашкой горячего чая в руках таким вот осенним сырым вечером.

Да, у Тер чудесная комната. И дом чудесный. И машина. И загородная вилла. И яхта. И чековые книжки, и многое-многое другое, чего он никогда не сможет ей дать. Правильно сказал господин Лонг: его дочери нужен богатый муж. Ведь деньги делают деньги — это знает каждый школьник в их стране. А при чем тут Дон, у которого нет ничего и вряд ли что-нибудь будет? Потому что карьера спортивной звезды ох как не верна, уж кто-кто, а Дон-то это знает. Про его возможности будущего инженера и говорить не приходится. Ну, заживут они вместе в его маленьком домике, он будет возвращаться вечером домой, ужинать, мыть с ней посуду. С ней? Да она, наверное, в жизни не вымыла за собой чашки.

И кстати, весь день, что он будет проводить на работе, чем займется Тер? Уж она-то никак не готовит себя к тому, что их профессора называют «трудовой деятельностью». Таких было немало в университете — богатые дочки и сынки, богатые иностранцы, богатые чудаки. Одни учились потому, что в наше время без высшего образования ходить неприлично (а будет оно инженерное, юридическое или экономическое, не все ли равно?), другие потому, что отцы — президенты банков или компаний — готовили наследников на свое место, третьи ходили в университет годами (это красиво — «учусь в одном из знаменитейших университетов мира!»). Разумеется, были и такие среди элиты, кто действительно хотел получить знания, но их было меньшинство, и уж Тер во всяком случае в их число не входила. Она занимается для себя, ходит на лекции, которые ей интересны, а на других и не показывается. Она готовится стать не преподавателем литературы, а богатой наследницей, «выгодной партией». Сейчас у нее поклонники (которых она ради него разогнала), Доп, которого она любит (или воображает, что любит), какие-то университетские дела, подруги и друзья без особенного разбора. Но стукнет ей двадцать два — двадцать три, получит диплом, и глупости кончатся. Начнутся серьезные дела: настоящее светское общество, бесконечные коктейли, приемы, заграничные поездки, появится настоящий жених, тоже миллионерский сынок…

Да, есть, наверное, какая-то правда в словах того бородача о цепью на шее — уйти от всего, ни о чем не думать, наглотаться, как эта Эруэль, всякой дряни и жить в несуществующем мире, где можно любить независимо от толщины твоего кошелька и где люди бывают вместе, потому что им хорошо друг с другом, а не потому, что у их родителей одинаковые пачки акций…

— Дон, Дон! Да ты что, оглох, что ли! Что случилось? — теребила его Тер.

Дон пришел в себя. Черт знает что! Какие-то идиотские мысли лезут в голову. Вот же она сидит напротив, встревоженная, смотрит на него, беспокоится, ждет. И ведь любит его. И все у них хорошо. Он же невесть что начал придумывать…

— Если ты сейчас же не скажешь, в чем дело, я запущу в тебя чашкой! Слышишь? — По выражению лица Тер (и зная ее характер) можно было не сомневаться, что она выполнит свою угрозу.

Дон улыбнулся. И тотчас в ответ улыбнулась она. Разгладилась тревожная морщинка, исчезло беспокойство из глаз. Засияла ослепительная улыбка, которая так преображала ее.

— Ну? — сказала она тихо.

— Так вот, вчера я был в курильне опиума! — изрек Дон, тайно рассчитывая на великий аффект.

Действительность превзошла все его ожидания. Тер вскочила, едва не уронив чашку, схватила его за плечи и стала трясти (свою чашку он еле удержал в руках).

— Где? Где ты был? Повтори! В курильне опиума? Ты что, с ума сошел? Что ты там делал?

— Погоди, не тряси меня. Отпусти же! Как я могу тебе ответить?

Наконец Тер оставила его в покое и, сев по-турецки у его ног, замолчала.

— Я был там с Ривом, выручал его девушку…