Волны ярости накатывали одна за другой на мисс Беллами и сотрясали ее, как электрические разряды. Едва у нее мелькнула мысль, что сейчас она закатит истерику и что для нее это очень плохо, как она тут же взорвалась.

Взрыв вызвал сам Берти, вприпрыжку влетевший в комнату и увитый гирляндой тубероз. Увидев Рози, он остановился как вкопанный, перевел взгляд с нее на мисс Беллами и побледнел.

— Берти, — сказала Рози, — я проговорилась.

— Что ты наделала! — произнес он. — Как ты могла!

Рози разрыдалась.

— Я сама не знаю, — заикаясь, пробормотала она. — Я не хотела, Берти, дорогой. Прости меня. Это потому, что я выпила.

— Променяла меня на бутылку, — вполголоса сказал Берти.

Мисс Беллами выпрямилась во весь рост, что было одним из ее наиболее внушительных театральных приемов, подошла к Берти и, приблизив к нему вплотную лицо, тихо проговорила:

— Ты гадина, Берти. Вероломный, двуличный, подлый гаденыш.

Схватив и разорвав гирлянду, она швырнула ее ему в лицо.

Подобные приступы ярости случались с Мэри Беллами не часто, но их необузданность вселяла в окружающих ужас. Это были не те традиционные для театрального мира истерики, которые, казалось, доставляли удовольствие и зрителям и исполнителю. Напротив, она страдала от них, как от сильнейшей мигрени, а после чувствовала себя совершенно истерзанной и обессиленной. Они начинались внезапно, продолжались долго, а последствия их были непредсказуемы.

Берти и Рози, не раз испытавшие это, обменялись отчаянными взглядами. Хотя мисс Беллами не повышала голоса, в доме все замерло, и сами они перешли на шепот. Оба в порыве беспомощного единодушия одновременно воскликнули:

— Мэри! Послушай! Не надо!

Они при этом понимали, что лучше бы им помолчать. Их слабая попытка успокоить Мэри была последней искрой, приведшей к взрыву. С притворным спокойствием, которое было куда страшнее самой безудержной истерики, она принялась за них, поначалу сосредоточившись на Берти.

— Хотела бы я знать, — начала она, — что ты чувствуешь? Интересно, ты получаешь удовольствие от собственной хитрости? Полагаю, Берти, что получаешь. Полагаю, что просто от гордости лопаешься, как ловко тебе удается наживаться за счет великодушия других. Например, за счет моего великодушия.

— Мэри, дорогая! Не надо, пожалуйста!

— Давай-ка, — ее уже трясло, — взглянем на эту историю спокойно и беспристрастно, ладно? Боюсь, удовольствия это нам не доставит, но придется потерпеть.

Вошел Грейсфилд и, посмотрев на хозяйку, тут же вышел. В этой семье он работал уже довольно давно.

— Я никогда не напоминаю людям, чем они мне обязаны, — заявила Мэри. — Никогда. Но…

Она принялась вспоминать, чем обязан ей Берти, кем он был, когда она его раскопала. К его огромному облегчению она умолчала, сколько лет назад это случилось. Она говорила о том, что дала ему возможность добиться первого успеха, о том, что с тех пор ему не пришлось вспоминать о прошлом, о том, что между ними было соглашение — джентльменское, добавила она с горечью, — что он никогда не будет делать костюмы ни для какой другой ведущей актрисы в их театре, не обсудив все с ней. Берти открыл было рот, но был вынужден тут же закрыть его. Он ведь, говорила мисс Беллами, взлетел на теперешнюю высоту лишь благодаря ее покровительству. А она, несмотря на то что ее назойливо осаждают столько знаменитых модельеров, всегда оставалась верной ему. И вот теперь…

Сделав рукой жест, достойный великой Сары Сиддонс в трагедии Шекспира, Мэри начала вышагивать по комнате. Рози и Берти поспешно отошли, освобождая ей место. Бросив мгновенный взор на приятельницу, она принялась за Рози. Начала она издалека:

— Полагаю, — произнесла мисс Беллами, все еще обращаясь к Берти, — что никто не сможет упрекнуть меня в недостатке великодушия. Мне кажется, что всем известно, какой я хороший друг. Верный и справедливый, — добавила она, очевидно смутно припоминая Марка Антония. — Раз за разом неустанно просила я Правление давать роли актрисам, которые просто неспособны были стать моими достойными партнершами.

— Послушай… — по-дружески начала Рози.

— Вновь и вновь просила. Только на днях Тимми сказал: «Дорогая, ты приносишь себя в жертву на алтарь привязанностей!» Он без устали повторяет, что ни для кого другого в мире он не согласился бы на такое распределение ролей. Только для меня…

— Каких ролей? — спросила Рози.

Но мисс Беллами продолжала, обращаясь исключительно к Берти:

— Тимоти сказал, что только ради меня он берет в свои спектакли актеров, чье место в любительских постановках среди прочих бездарей.

— Тимми, — неосторожно проговорила Рози, — будет ставить мою пьесу. Только от него и от автора зависело, получу я роль или нет. Они заявили в Правлении, что играть должна именно я.

— Я знаю, что это совершеннейшая правда, — добавил Берти.

— Сговорились! — закричала мисс Беллами так громко и неожиданно, что оба буквально подпрыгнули. Она была сокрушена ужасной картиной, в которой Берти, Рози и Тимми тайно договариваются с Правлением не посвящать ее в свои планы и замыслы. С неистовостью дельфийского оракула она прорицала картину предательства. Угрюмо освобождающийся от остатков гирлянды Берти всем видом выражал желание ринуться в бой. Он только ждал удобного случая, чтобы вмешаться.

— Хотя и говорят, что я вероломный, двуличный и подлый гаденыш, но Бог свидетель — это не так. Я позволю себе заверить тебя, дорогая Мэри, что ты терзаешься совершенно напрасно. Я делаю костюмы для Рози из дружбы, мое имя не появится в афишах и должен сказать, что я думал…

Договорить ему не дали.

— Отвратительно не то, что вы сделали, а то, как вы это сделали, — заявила мисс Беллами. — Если бы вы сначала пришли ко мне и сказали… — Тут последовало изложение того, что они должны были сказать и какой великодушный ответ получили бы, если бы поступили именно так. Минуту казалось, что ссора превращается в бесцельную и скучную перебранку. Возможно, так и случилось бы, если бы Рози внезапно не заявила:

— Вот что, Мэри, послушай! Давно пора взглянуть правде в глаза. Ты прекрасно знаешь, что за все, что ты для нас сделала, мы оба отплатили тебе с лихвой. Я благодарна тебе за то, что ты добилась разрешения Правления и меня допустили к последнему туру конкурса. Но ведь это было и в твоих интересах, чтобы меня приняли в театр. Я очень выгодно оттеняю тебя. Я знаю все твои приемы, знаю, как подавать тебе реплику, а когда ты забываешь, а в последнее время с тобой это часто случается, я заполняю паузы так, как никто другой делать не станет. Ведь благодаря тебе я достигла таких вершин искусства уходить в тень, играть вторую скрипку и предоставлять тебе все лавры. В этом тебе чертовски трудно будет найти мне замену.

— Боже мой! Боже мой! Слышать такое!

— А Берти…

— Не стоит, Рози, — быстро сказал Берти.

— Стоит. Ты и вправду помогала ему начать, но чего только он для тебя не делал! И украшения, и костюмы! Да если бы не его ухищрения, с тем, что у тебя пониже спины, и на сцену нельзя было бы показаться.

Берти истерически рассмеялся, но тут же в ужасе замолк.

— А правда в том, Мэри, — продолжала Рози, — что ты хочешь всеми командовать и использовать в собственных целях, но в то же время тебе надо, чтобы все ходили за тобой по пятам и неустанно восхваляли: какая ты благородная, великодушная и восхитительная. Ты просто людоедка, Мэри, и давно пора, чтобы у кого-нибудь хватило смелости тебе это сказать.

В ответ на эту беспримерную речь в комнате воцарилось мертвое молчание. Мисс Беллами подошла к двери и обернулась. С этим движением они были тоже хорошо знакомы.

— После всего этого, — медленно заговорила она, придавая своему голосу выразительную монотонную измученность, — как мне ни больно, остается только одно. И я сделаю это. Завтра я поеду в Правление. Завтра.