Нечаев так и прыснул от смеха при этом упреке.

Они отвели напившихся кобыл от мочажины. Затем Ковеза лег на землю и принялся ползать, ловко извиваясь между беспокойно переступающими конскими ногами.

Нечаев изумленно смотрел на него. Но после того, как разведчик сбросил вниз, к мочажинам, несколько камней, Нечаев стал догадываться.

Ковеза вскочил так стремительно и легко, будто вспорхнул. И пояснил:

— Убачил ты, как спускались лошадки? Не швыдко, осторожно. Воны же знают: склизкая палая листва. Не можуть, однако, знать, як опасно нам, ежели подковой о камень цокнут.

— Думаешь, немцы станут искать нас?

— Ни! То — не нас. Але вздумают, що после боя какие-то наши раненые решат сховаться. Воны ж, немцы-то, не знают, що николы ни бросим раненых! И, може, шукать станут.

— Ясно, — сказал Нечаев. — Разреши, старший сержант, я наверху подежурю. Постараюсь отвлечь, если… Сам понимаешь, я пока — в деревенской одежде.

Ковеза перебил:

— На шоссейку тебя першим отправлю в цивильной твоей. Но пока — не в том задача.

Помолчали. Все тихо. Только лошади неторопливо рыли копытами песчаник и примятую траву.

— Треба не пропустить час, когда снимут засады. Кабы наверняка. Патрончики для шмайсеров опять же захопим у немцев, а боезапас для наших «дегтярей» нигде не добудешь.

— Понимаю. Постараюсь усвоить твои навыки. Впрочем, навыки — неточно. Разведка — целая наука.

Сейчас, под гнетом ответственности за драгоценный боезапас для ручных пулеметов отряда, Нечаев не мог отделаться от опасения, что не хватит у него сил и уменья стать в критические минуты вровень с Ковезой, человеком не только храбрым, но и обладающим талантом разведчика.

— Думку думаю, — тихо сказал тот. — Может, и справди шныряют поисковые группы карателей. Пиду в гору, послухаю… Та не паникуй. Просклизнем, як рибоньки чрез рваный бредень.

Ковеза вытащил из вьюка увесистую противотанковую гранату. И со шмайсером на ремне через шею и тяжелой гранатой в руке начал взбираться наверх, стремительно и бесшумно лавируя среди кустарников.

Часов у Нечаева не было. По его расчету минуло минут сорок пять. Поскорее бы вернулся разведчик. Если же не вернется, если каратели набредут на овраг — тоже поскорее бы!

Доносились отдаленные голоса, как будто перекликающиеся. Выстрелов же — после орудийного гроханья — не было. Но так перекликаться могли только немцы.

И вдруг глухой взрыв. На секунду Нечаев оцепенел. Он слыхал, и не раз, как рвутся противотанковые… Затем — стукотня автоматов. Ясно теперь. У Ковезы не было другого выхода. Может, и сам подорвался? Но может, еще жив, отстреливается?

Нечаев отмотал одну из тонких проволочек, скрепляющих вьюки. Вытащил из карманов тулупа свои две рубчатые «эфки»; отогнул усики на запале — чтобы легче выдернуть, и, продернув проволочку в проушины взрывных колечек, бережно сунул обе «эфки» в малый вьюк с противотанковыми гранатами и толом. Снова завязал этот вьюк, однако так, чтобы тянущаяся наружу длинная металлическая нить скользила свободно. Пропуская проволоку между пальцев и следя, чтобы нигде не свилась и не зацепилась за веточку, Нечаев обогнул мочажину и направился в самую чащу зарослей терновника.

Здесь, надежно укрывшись, он и будет ждать в готовности выдернуть взрывные колечки «эфок».

Нечаев раздвинул желтеющий терновник. Он выбирал, где примоститься. И вздрогнул: сзади проволока натянулась. Выпустил ее. Схватил обеими руками шмайсер и резко повернулся, готовый стрелять. Перед ним стоял Ковеза с финкой в руке.

— Це я… — улыбнулся бесшумно спустившийся разведчик. — Я перерезал! Трохи свился твой дрот.

Нечаев бросился к Ковезе. Обнял. Послышалась орудийная пальба.

Нечаев вопросительно посмотрел на Ковезу. Тот, сдвинув кубанку на затылок, вытирал влажный лоб и, слушая, долго молчал, соображал что-то.

— Это по нашим? — спросил Нечаев.

Ковеза разразился ругательствами. Но звучали они весело.

— Це ж икру мечут немцы! — воскликнул он, уже хохоча. — По площадям садят. От злости!.. Наши-то, видать, их на шляху крепко шарахнули… Вот и решили немцы — вслед отряду!..

— Смекаю. Но как тебе удалось цепочку фрицев в сторону увести.

— Удалось и точка!.. — отмахивался разведчик.

И Нечаев смотрел на его вконец протершиеся локти стеганки, на травинки, налипшие на грязную вату… Нечаев догадывался о главном. Единственной противотанковой гранатой Ковеза вселил опасение в карателей — не широкий ли заминированный участок перед ними?..

— На мой взгляд, никакой ты не артист, товарищ старший сержант, а сумел мистифицировать.

— Як тая клушка из дедовой казочки! Квокче пид калиной, а яйца несе в кропиве! Згода, расскажу потом. А зараз — нема колы.

Теперь они стояли, словно в окопе неполного профиля. Терновник, окаймляющий край склона, щекотал им затылки. Приходилось напрягаться, чтобы ноги не скользнули вниз; и все же такая выжидательная позиция была подходящей. Хоть и нет кругового обзора, зато сейчас, когда смолкли гарнизонные пушечки, расслышишь заблаговременно чье-либо приближение.

— Зараз я краще про першую нашу разведку, — сказал Ковеза почти шепотом. — От хлопцев ты чув, як от Щучьего озера ползли мы вчетвером к сараю на отшибе?

— Ну да… Смеялись, когда вспоминали. Кравченко, заглядывая в щель, стоял на ноге комиссара. Дальше не успели — спать завалились.

— Це так. А словечко твое «мистифицировать» — як раз туда подошло бы. Кравченко разглядел: внутри сарая нимцы в картишки резались. Один — цап ведерко, да к озеру, за водой. Мы — тишком — обогнули сарай. Два советских автомата ППД — на четверых фрицев и «хэндэ хох!». Тепленькими взяли: разморило фрицев от игры. На стенке — пять шмайсеров… Взять-то взяли, да только со стороны озера, откуда мы заявились, уже гомон голосов. А спереду сарая — открытое поле. Только что безлюдно было… Но как обратно да с богатым уловом — и бачим: за две хвилины все переменилось!

И справа и слева — нимцы! В полкилометре друг от друга — да с лопатами! Стало быть, нам треба — промеж их. А как? Бачим, а воны рыть начинают. Як бы могилы нам! А до лесу впереди трохи поменей, чем километр. Усек?.. Швыдко разрядили мы шмайсеры, всучили фрицам. И свои ППД, и пятый заряженный шмайсер — под шинели; а в руках — одни лишь ТТ. И пошагали по бокам фрицы с разряженными шмайсерами, а промеж их — мы вчетвером, якобы пленные. Другие фрицы подалей — могилы нам роют, а сами на нас позирают.

— Одного не понимаю, — вставил Нечаев, улучив паузу. — Какие могилы?

Ковеза хохотнул.

— Шуткую. Це мне з переляку тоди помстилось. Ты ж подумай стоило лишь одному фрицу в сторону броситься, и все прахом! А на полпути — знов заковыка. Фриц, який за водой ходил к озеру, вернулся. В перший миг лишь одно заметил: нема в сарае солдат. И давай вопить: «Ганс! Ганс!!» Мы зашагали швыдче. Чуешь, Нечаев? С каждым криком ближе к лесу — грозьба меньшает. И вместе — с каждым мигом грозьба растет. Пятый-то фриц убачил — нема шмайсеров!.. И завопил: «Партизанен!.. Казакен!» Аж я похолодал!.. Але ж — успели.

Нечаев долго и тщетно ждал пояснений. Спросил наконец:

— Успели, поскольку справа и слева появились всего лишь военизированные рабочие, — так я понял из отрывочных упоминаний. Верно?

— Ни. Позирали-то за подневольными самые кадровые!.. Выручили нас — открытость и выдатнее спокойствие. Вось и не поверили кадровые своему же крикуну в першие хвилинки. Може, вин сказився?.. Но кинься мы тикать до лесу — срезали бы.

— А пригнали подневольных — дзоты рыть, верно? Цепочкой до самого озера. Нового рейда конников Доватора боялись, верно?

— То так.

Нечаев громко вздохнул. Угасала надежда выжать из разведчика еще что-либо.

Внятное в наступившей тишине гуденье броневиков доносилось уже с той стороны, откуда вслед за стукотней «дегтярей» и россыпью автоматов раскатывались орудийные залпы.

— Стянулись обратно, к Велижу, — заключил Ковеза. — Еще трохи почекаем и пидемо.

Снова безмолвие. Непосильное для Нечаева: слишком он был переполнен всем пережитым за последний час: ожиданием Ковезы, поднявшегося наверх, едва стали слышны близкие голоса немцев, нарастающей горькой уверенностью в гибели разведчика и приготовлениями к тому, чтобы взорваться вместе с врагами, спускающимися к навьюченным лошадям.

И сейчас Нечаева так и подмывало рассказать о своей тоскливой покорности всем навалившимся в июле бедам, и о том, что горюя о вероятно погибшем разведчике, сам он уже, готовясь погибнуть с честью, не чувствовал и следа прежней обреченности… Рассказать о том, как изначальная благодарная радость его первых дней в отряде постепенно соединялась с удивлением и жадным любопытством и чуть ли не мальчишеским восторгом… Ему, глубоко мирному и тихому человеку, в эти минуты чудилось, будто бы он издавна мечтал единственно лишь о том, чтобы воевать именно в таком отряде, рядом с такими, как старший сержант Ковеза, политрук Клинцов и старший лейтенант Шеврук… Сорокалетний учитель ощущал себя сейчас первоклассником, счастливым от сознания, что вскоре перейдет уже во второй класс. И не утратив склонности к тому, чтобы посматривать на себя как бы со стороны, он в душе и посмеивался над этим своим ощущением, и радовался ему. Да и всей разгорающейся ребячливой своей любознательности.

Не найдя способа снова разговорить славного разведчика, Нечаев решил попросту рассердить его. Надо полагать, это не столь уж трудно. Раз уж явно не по нутру Ковезе критические замечания об отсутствующих, раз уж он живехонько заступился за разухабистого Хомченко, то не стерпит, если проехаться насчет самого командира.

— Как по-твоему, старший сержант… А почему наш командир иногда… вроде бы хмурый?

Ковеза прищурился. Пристально оглядел напарника. Словно впервые встретил.