— Что? Но…

— А надо бы, а может, и не надо. Ты слишком жалуешься на ее кофе. Эти люди думают и действуют, как семья. Знаешь, во что это превращает нас? Просто в парочку местных вахлаков. Мы аутсайдеры — и нет ничего, что могло бы это изменить. Как ты думаешь, почему Дюк дал нам лабораторию — практически выпихнул нас сюда? Потому что он хочет извиниться за то, что посылает нас паковаться. Вот так-то. У него будет возможность сказать, что мы слишком ценны как ученые, чтобы рисковать нами здесь в поле.

— О, — сказал я. — А мне как раз начало здесь нравиться.

— Больше, чем в Денвере?, — спросил Тед.

— Я никогда не был в Денвере.

— Поверь мне: ты полюбишь его. Он просто похож на цивилизацию. Джим, ты на самом деле хочешь остаться здесь, где ставки семь к одному, что ты кончишь в кастрюле хторров? Или ты этого не знаешь?

Я ответил не сразу. По крайней мере я понял, почему Тед так хорошо сотрудничал в последние несколько дней. Я чувствовал, словно из-под меня

выдергивают ковер. Я посмотрел на Теда. Он уставился мне в лицо, ожидая реакции.

— Черт, — сказал я. — Хотел бы я, чтобы ты не всегда был таким… убедительным.

Он пожал плечами: — Ну и что? Ты еще поблагодаришь меня в Денвере.

— Знаю. Это и раздражает больше всего!

Четверговый чоппер отложили до субботы, так что у нас было в запасе четыре дня — если мы уезжали. Они все еще не объявили нам. Тед сказал, что таковы армейские порядки. Если они объявят, мы будем только беспокоиться. А так нам беспокоиться не о чем.

Я тем не менее тревожился — и старался получше использовать время.

Я снял видеокамеру со шлема и установил ее перед клеткой тысяченожек. Оцифровал картинку и скормил одному из компьютеров и получил монитор активности. Программа считала число пикселов, изменившихся за секунду, записывала величину изменений, время и температуру. Когда она собрала информацию, то вычислила тренды корреляций, превратила их в кривые и сделала доступными на дисплее в постоянно обновляемых графиках.

Жукам не нравилась жара. Температура выше двадцати пяти градусов Цельсия вводила их в летаргию, а при более чем тридцать пять градусов они совсем отказывались двигаться. Вообще, они, похоже, предпочитали окрестности десяти градусов, хотя оставались активными даже при температуре замерзания. Ниже нее они сворачивались.

Я повторял опыты в различных условиях освещения. Баня была оснащена двумя голыми платами по 1200 люмен; когда я заменил их на внешние лампы для гидро — и аэропоники, круглосуточно работающие на разных температурах, тысяченожки свернулись, защищая себя. Ясно, что им не нравился яркий свет.

Но я желал измерить их уровень активности в полном диапазоне условий освещения, начертив кривые для всего интервала от кромешной тьмы до яркого солнечного света — и также для полного диапазона температур.

Мы заимствовали кондиционер из кабинета доктора Обама — даже не попытались взять один из большого холла — а Ларри где-то нашел нам запасной нагреватель. С ними я был способен получить большую часть нужных тестовых температур. Я переписал программу, подключив свет к реостату с фотодиодом для измерения освещенности, и связал все с компьютером.

В результате получилась двумерная база данных, демонстрирующая реакции тысяченожек на разнообразное окружение.

Но это было неубедительно. Жукам нравились низкие температуры и тусклый свет. Они выдерживали высокие температуры. Им не нравился яркий свет при любой температуре. В этом не было смысла. Это было слишком просто. Они происходили с темной планеты? Данных было недостаточно.

Поэтому я повторил всю серию тестов еще дюжину раз, но теперь со светом, каждый раз другого цвета.

Это дало мне трехмерный график — и теперь я был в девять раз увереннее, что не должен верить результатам. На нижнем конце спектра было странная аномалия. Я знал, что она о чем-то говорит, но оказался в еще большем замешательстве.

Я сидел перед терминалом, развалясь в кресле, с руками на груди, уставившись в экран и ожидая, когда вдохновение снизойдет на меня, когда ввалился Тед: — Окей, Джимми-бой! Складывай свои комиксы! Время отправляться.

Я даже не повернулся: — Потом. Не сейчас…

Он схватился за спинку кресла и отвернул меня от терминала: — Пошли, Оби хочет видеть нас.

— Зачем?

— Эй? Ты забыл? Денвер, помнишь? Такой большой город в Колорадо, рядом с горой.

— А, да, — сказал я. — Я не могу ехать.

— Что?

— Я не доделал. — Я наклонился к терминалу и тронул клавишу. Экран начал перелистывать страницы моего отчета и сотни разных трехмерных графиков. Были и перекрестные ссылки. Я показал: — Взгляни на эту кривую активности, Тед! В ней нет смысла. Жуки, похоже, должны быть ночными — но рисунок их поведения при вариациях света и температуры говорит, что нет. И посмотри, как график заостряется на спектральных тестах — что это значит?

Тед поставил меня на ноги: — Это значит — прими мои поздравления. — Он с усердием потряс мою руку. — Ты просто заслужил билет в Денвер!

— Но работа не кончена!

— И так достаточно хороша! Ты не сможешь объяснить все! В Денвере есть настоящие мозги. Они только раз глянут на то, что ты сделал, и у них уже сразу готов ответ. Наверное, ты будешь приятной сноской в чьем-нибудь отчете. — Он положил руку в центр моей спины и толкнул. — А теперь, пошли! Чоппер уже в пути — да, на день раньше. Ларри принес паковочные сетки. Кстати, ты записал данные на дискеты? Вот, возьми их. Теперь, пошли! — Мы оказались за дверью прежде, чем у меня появился шанс отпихнуть его.

Мы ввалилсь в кабинет доктора Обама, словно после панического бегства. Оба пылали и тяжело дышали. Доктор Обама едва глянула, когда Тед выполнил четкое приветствие. Я осознал это и торопливо последовал за ним, только не так четко.

Доктор Обама почти улыбнулась. Она сказала: — Я вижу, вы знаете. — Она передала нам два конверта. — Что ж, перейдем к официальной части — здесь ваши приказы.

Мы прочли их вместе. Я кончил первым и поднял глаза: — Спасибо, мэм. — А потом добавил: — Мне кажется…

Она кивнула: — Вы правы. Я не делаю вам одолжения. Денвер не будет для вас более приятным, но вы поймете это сами. Вам обоим следует быть по-настоящему бдительными.

— Мэм?, — пробормотал я.

— Я имею в виду — не надо расслабляться, вы станете участвовать в гораздо большей игре. Есть нечто похуже, чем быть съеденным. — Она казалась печальной. — Предполагается, что я должна пожелать вам удачи и сказать, что горжусь вами. Но не стану. Я не горда вами, и вы нуждаетесь в гораздо большем, чем просто удача. Не стройте иллюзий. Я не хотела, чтобы вы прибыли сюда, ни один из вас, и я рада, что вы уходите. Здесь не место для необученного ополчения. Но я отдаю вам должное. Вы выполняли свою работу — и были оценены. Вы оба умны. Где бы вы не оказались, вам должно быть хорошо, — она поглядела на Теда, потом на меня, — каждому в собственном неповторимом стиле. — Она поглядела на часы. — Чоппер уже в пути. Вам осталось меньше часа. Упакуйте свои образцы и будьте перед главным холлом в двенадцать тридцать. Дюк отвезет вас на вертолетную площадку. Металлические клетки для жуков и изолированный ящик для яиц стоят прямо снаружи. Не добивайтесь, чтобы вас прислали назад.

— Да, мэм. Благодарю вас. — Я начал уходить.

— Не так быстро — есть еще одна вещь. Джексон, извините, оставьте нас на минутку. Подождите снаружи. И, э-э, на этот раз, будьте добры не подслушивать.

— Э-э? Кто, я? — Тед выглядел озадаченным. — Я не знаю, о чем вы говорите, мэм.

— Да, я уверена, что не знаете, — сказала доктор Обама, когда дверь за ним закрылась. Она открыла ящик стола и вынула небольшую плоскую закрытую коробочку размером с карманную книжку. — У меня… личная просьба. — Она понизила голос. — Подполковник Айра Валлачстейн присоединен к проекту «Джефферсон». Будьте добры передать ему это.

— Конечно, мэм…