Я сказал: — Гуси. Мы хотим быть лебедями, а нам говорят, что мы гуси и даже не очень хорошие гуси.

— Да, — сказала она. — Вот хорошо. Вы понимаете. Иногда мне хочется знать, есть ли кто в мире, кто чувствует, как я; иногда я даже нахожу таких, но всегда сюрприз — обнаружить, что я не совсем одинока.

Она дрожала и я обнял ее: — Я понимаю.

Она сказала нетерпеливо: — Я сейчас поняла, где Рэнгл. Он, наверное, появится завтра, улыбаясь и помахивая хвостом. Он настоящий шутник, но я не люблю волноваться. Может, вы видели его? Белый пополам с коричневым, почти розовым, очень лохматый, с большими шлепающими лапами, как будто в комнатных шлепанцах. Большие коричневые глаза и черный влажный нос.

Да, я видел его.

Из стеклянной кабинки над круглой комнатой.

Вчера ночью. С Джиллианной.

Он был на десерт.

Я почувствовал спазмы в желудке. О, дерьмо. Как я должен преподнести ей это?

Марсия взглянула на меня: — Вы что-то знаете?

— Э-э, Марсия, я… э-э, не знаю, как сказать вам, но… — Просто скажи правду, проговорил голос в моей голове. — … э-э, Рэнгл мертв. Он, э-э… попал под машину. Это случилось вчера поздно ночью. Я видел. Он умер мгновенно. Я не знал, что это был Рэнгл, пока вы не описали его.

Она покачала головой: — О, нет, это не он! Вы уверены, Джим? — Она исследовала мое лицо в поисках знака, что я ошибаюсь.

Я с трудом сглотнул. Горло свело. Я вспомнил, что слышал в кабинке, как пес некоторое время попрошайничал возле интендантства. — Марсия, — сказал я, — Я уверен. Он был примерно вот такого роста, правда?

Она медленно кивнула. Тяжело задышала, словно ей не хватало воэдуха. Потом закрыла лицо руками. Словно враз разбилась на тысячу кричащих кусочков и только давление рук удерживало их от разлета.

Потом резко выпрямилась и ее лицо превратилось в маску. Когда заговорила, голос был неживым. — Со мной все в порядке. — Пожала плечами: — Он всего лишь пес. — Она снова превратилась в зомби.

Я пристально смотрел, как она наклонилась и подняла пакет мясных обрезков, которые Рэнгл не будет есть. Она аккуратно свернула бумагу, подошла к ближайшей мусорной урне и бросила пакет туда. — Теперь мне больше не о ком заботиться.

— Марсия, с заботой все в порядке. У всех есть о ком заботиться.

— У меня нет, — сказала она и запахнула плащ, словно защищаясь от холода, но ночь была теплой и холода не было. Она прошла мимо, коснувшись меня, и двинулась прочь.

— Марсия! — Она продолжала идти и я понял, что бессилен остановить ее. Чувство бессилия разгневало меня — то же чувство, когда отец уходил от меня навсегда. — Нет, черт побери! Я устал от людей, уходящих от меня! — Что-то сверкнуло, как в кинокадре, я пролетел пространство между нами и схватил ее руку. Я развернул ее к себе: — Брось это, — рявкнул я. — Это действительно глупо! Я уже видел, как бывало с другими! Ты начинаешь уклоняться от жизни, потому что она ранит! Каждый раз ты делаешь по шагу, но очень скоро это входит в привычку, автоматическую, и ты бежишь от всего. Конечно она ранит! Ранит настолько, насколько ты заботишься! И только это доказывает, насколько ты жива!

— Уходи! Мне не нужны проповеди!

— Правильно! Не нужны! Тебе нужен год в пробковой комнате!

Она вырвалась, глаза стали дикими. — Замолчи!, — крикнула она. Я чувствовал ее руки-клешни.

— Почему? Потому что это может оказаться правдой? Говоришь, что боишься быть странной, что можешь оказаться одной из этих леди с яичницей на щеках, но никто не хочет сказать тебе? Ну, так вот я тебе говорю! Если ты сейчас убежишь от меня, это будет первым шагом к яичнице!

Она глядела, словно я ударил ее, мигая в сиянии уличных ламп. Напряжение спадало по мере того, как слова проникали глубже в сознание. Я почти видел, как они пронзали слой за слоем. — Я останусь, — сказала она, — я не хочу возвращаться.

— Так не возвращайся. Не надо. Не возвращайся к тому, что делает тебя безумной. Думаешь, ты только одна такая? Мы все просто психи! Надо только оглянуться. Единственная разница, что мы не позволяем этому остановить нас. — Я добавил: — Надолго.

— Но это больно!

— Ну и что? Пусть больно! Именно так ты преодолеешь! То, что ты делала до сих пор, не привело к результатам, не так ли?

Она кивнула, выдохнула, потом ее глаза набухли, она схватилась за мою рубашку, стиснула меня и начала всхлипывать. Я обнял ее теснее и склонился над ней, словно мог защитить ее от боли, только эта боль шла не извне, она бурлила внутри и прорывалась через ее глаза, нос и рот: — Это не честно! Не честно! Почему так много смерти!! Мне нужен мой пес!! О, Рэнгл, Рэнгл! Я хочу, чтобы ты вернулся! — Она рыдала и кричала в мою рубашку. Хватала глоток воздуха и рыдала снова. Слезы струились по ее щекам: — Это не честно! Все, что я любила — я не хочу любить никого больше! Я устала терять! Забота слишком сильно ранит! Я хочу покончить с ней! Я хочу моего пса!

Я думал о людях, поймавших Рэнгла, и о том, что хотел бы сделать с ними. Марсия была права — это было нечестно. Они убили этого пса, а с виной и горем дело пришлось иметь мне! Почему я должен вычищать их мерзость?! Все их мерзости? !! Мои руки на спине Марсии сжимались в кулаки. Ее плечи приподнялись. Она закашлялась, я разжал кулаки и начал легонько похлопывать ее. — Все в порядке, — сказал я, — все в порядке. Все прошло, это выход — хорошо поплакать. Это показывает, как сильно ты заботишься. Просто выплачь все, это по женски… — Я продолжал бормотать, пытаясь успокоить ее. Изумляло, как сильно она горевала по собаке. Теперь она просто плакала, или она оплакивала больше чем просто пса? Я держал ее и давал ей выплакаться. Два солдата прошли мимо, не останавливаясь. Посчитали само собой разумеющимся. Такие сцены стали теперь обычны.

Марсия вздохнула и подняла глаза: — Джим?

— Что?

— Теперь я в порядке. Ты можешь идти.

— О. Я извиняюсь.

— Нет. Не надо. Спасибо тебе.

— Пошли. Я провожу тебя до комнаты.

— Окей.

Мы шли в молчании. У нее была небольшая квартира во втором здании возле интендантства. Простая, но сносная.

Войдя, она снова обняла меня и тесно прижалась: — Спасибо тебе, — сказала она. Я обнял ее и мы стояли так некоторое время.

— Джим, — спросила она тихо, — хочешь любить меня?

Я чувствовал запах духов в ее волосах, он кружил голову. Я не мог говорить, просто кивнул, потом склонился к ее лицу. Ее глаза были широко открыты, она была похожа на испуганную девочку, боящуюся, что я скажу да.

Я сказал: — Да, — и ее глаза медленно закрылись. Она положила голову мне на грудь и я почувствовал, как ее тело расслабилось. Она была в порядке. Наконец, она поняла, что была в порядке. Потому что я был в порядке и сказал ей, что сказал.

Я дотронулся до ее волос. Она была… такая крошечная, такая бледная, такая тонкая. Такая хрупкая. Такая теплая.

Можно было наговорить тысячу вещей.

Я не сказал ничего.

Немного погодя мы пошли в постель.

— Выключить свет?, — спросил я.

— Лучше оставить.

— О. Хорошо… окей.

Я плыл в стране После, двигаясь к стране Дремоты — пока внезапно не подскочил и сел в холодном поту: — О, дьявол!

Марсия рядом со мной встревоженно повернулась: — Что? Что такое?

— Мне надо идти, мне надо назад в отель! Который час? О, боже, почти полночь! Меня точно повесят!

— Джим, ты в порядке?

— Нет, нет! — Я уже надевал брюки. — Где мои ботинки?

— Не уходи…

— Мне надо! — Я перехватил ее взгляд — болезненное, потерянное выражение глаз — сел рядом и обнял ее. — Марсия, извини. Я хотел бы остаться здесь с тобой, но не могу. Я… у меня приказ. Я понимаю, выглядит, словно я бегу от тебя, но это не так. Пожалуйста, верь мне.

— Я верю, — сказала она, но я чувствовал, как она напряглась в моих объятьях. Она потерла глаза. — Я не сержусь. Я к этому привыкла.

Я склонился к ее лицу и поцеловал. — Я не такой, Марсия.