Из-за стены сейчас доносилась приглушенная топотня, перемежавшаяся душераздирающими шлепками, как если бы по кастрюлям с жидковатым картофельным пюре прокосолапил гиббон. Смельчак Антиох вновь направил луч фонарика на пробоину, которая в ответ ощерила пасть и чуть-чуть увеличилась в объеме за счет новой, бледно-алой, как кровь рыбы, красочки. В круглом свете трепыхалась чья-то пятерня, пока не ухватилась за один из клыкастых выступов, и в дыру сначала просунулась шестидесятилетняя голова с немыслимой бородой лопатой, а почти следом — изнуренные мощи плечистого старца исполинского роста. Из-под мышки его костистой правой руки торчал свернутый трубочкой и пожелтевший от времени свиток.

— Я приплыл на лодке... — сообщил он задыхаясь. — Я шел на запах крови Жюля... бедняга Жюль... вы его ухайдокали... А ведь он так обожал долбойогов.

— Кто такой Жюль? — поинтересовался Серафимьо, у которого заклинило соображалку.

— Жюль!.. Чертяка!.. — отвечал старикан. — Редкострахус, гигантеа лазуриа окейанус средних размеров... вполне половозрелая особь... пойманная давным-давно... Ах, дело было в Малиопии, я пить хочу, во рту как в попе-и-ик!..

Его придушил приступ неизвестной науке рыкоты, и он как-то меньше ростом стал, что ли.

— Рукопись... прочтите... не пожалеете... — прокряхтел он из последних сил. — А я уж пойду, пока не поздно.

Он явно собирался отдать концы.

— Ну-ну, дедок, — подбодрил его Майор. — Спокуха!.. Не хватало еще, чтоб вы так, за здорово живешь, взяли и смотались... Волков бояться...

— Да уж... — тяжко вздохнул старикашка. — Я, пожалуй, все же пойду... ведь у меня острый дерьмотит!..

И, отбросив манускрипт, он отмочил великолепное сальто назад прогнувшись и шмякнулся по другую сторону дыры. Заскрипели весла в уключинах, и раздалось пение бурлаков на Волге в исполнении хора сорванных голосов, орущих благим матом, а потом все стихло... кроме гнетущего плеска Жюлевой крови, бившей ключом из проточины внизу стены.

— За работу, братцы! — встрепенулся Майор. — Не дадим утопить себя в подземелье, как слепых устриц.

Он взялся сдирать со стен обвислый дерьмотин и сваливать тряпье вместе с деревяшками вдоль опорных столбов.

Товарищи по битвам лихорадочно помогали ему, ни о чем не спрашивая. Через пятнадцать минут груда бросовых стройматериалов двухметровой толщины почти сравнялась по высоте с прорехой. Майор щелкнул зажигалкой, поджигая эту кучу разношерстных предметов.

— Ща так припечет — чертям жарко станет, — прояснил он свою задумку. — Ни в жисть не потечет.

Антиох давно разрюхал, что к чему, а вот двое других лишь теперь обменялись восхищенным взглядом.

— Не дымновато будет? — тем не менее вякнул Адельфин.

После трехсекундного замешательства он постучал.

— Войдите! — ответил бодрый голос необыкновенно приятного тембра.

Голос человека, которому удалили все миндалины в возрасте двадцати трех лет.

— Барон д'Элда? — с порога спросил Жеф.

— Он самый, — сказал мужчина, изящно привставая навстречу посетителю, и пребольно треснулся коленкой о выпирающее снутри ребро среднего ящика бюро.

Рост Барона д'Элда не превышал 1 м 87. Он был белобрыс и бледен, а его голубые глаза с вечно полуприкрытыми веками производили на каждого, кто их видел, такое впечатление, словно веки скрывают какую-то глубинную работу мысли. А был ли он семи пядей во лбу? Туп как дуб? Мало кто мог сказать что-либо вразумительное по этому поводу. Высокое шишковатое чело без пяти минут гения увенчивало сей портрет лица, типического в своей заурядности.

Барон помассировал коленку, чуть слышно ругаясь, как кучер, и указал посетителю на стул.

— Жеф Префно? — осведомился он.

— Попали в самую точку, — ответил тот, кто пришел, скосив глаза на синий конверт письма, которое отправил не далее как позавчера с целью назначить Барону день встречи.

Только что упомянутый элегантно смахнул конверт в долгий ящик стола, по-интеллигентски положил икру правой ноги на коленную чашечку другой и во всеуслышанье изрек тоном, не терпящим возражений:

— Так: два лимона, и ни франком меньше!

Посетитель смущенно почесал в затылке. Его наичистейшие с виду ногти были усеяны желтыми пупырчатыми крапинками, какие всегда выскакивают от неумеренного употребления средства «Нью-Пук», способствующего пищеварению.

— Я не хотел тратить более одного миллиона девятисот девяноста семи тысяч... У меня напряженка с финансами.

— Пожалуй, вы приблизительно верно оцениваете стоимость этой вещицы, — сказал посмеивающийся в бороду Барон. — Добавьте еще семь кусков — и по рукам.

— Раз уж от судьбы все равно не уйти, — со вздохом промямлил Жеф. — Чек?

— Веников не вяжем, — сказал Барон, достал невесть откуда чековую книжку и подмахнул скрепя сердце.

После краткого рукопожатия Жеф покинул помещение, унося свой чек.

Оставшись один, Барон схоластическим жестом промокнул платком лоб и позвонил секретарше.

Ее роль исполняло интересное белоголовое существо со вздернутым носиком.

— Азор, — начальственным тоном сказал ей Барон, — зарегистрируйте это письмецо, — он протянул ей конверт, — и принесите досье под номером 7509.

Чтобы придать своему предприятию необходимый грандиозный размах, Барон нумеровал досье начиная с цифры 7508, и, хотя прошло уже больше года, эта метода не дала ни единого сбоя.

Профессия Барона д'Элда требовала высокого артистизма. Он был своего рода художником, виртуозом по части блефа и шантажа. Жеф Префно стал его последней жертвой; от рождения добронравный и простодушный донельзя, миляга Жеф носил булавку дли галстука с чудной головкой, где перекатывался ртутный шарик, и конечно, пальцем не шевельнул, чтобы не дать себя наколоть и облупить как липку. Тем паче что та штуковина, которую он сейчас выкупил у перекупщика, по самой природе своей могла чудовищно скомпрометировать любого, сколь бы блестяще ни начиналась его карьера.

На следующий день дворецкий Жефа по обыкновению зашел пропустить с ним с утра пораньше по стаканчику бананжуйского аперитива и нашел в кресле труп. Скрюченные пальцы держали за горлышко початую бутылку вина, откуда он намеревался отхлебнуть в тот самый момент, когда его нежданно-негаданно настиг смертельный удар судьбы. Он покончил с собой одним точно рассчитанным ударом резиновой дубинки.

В своем логовище Барон усмехался кривой усмешкой хищного зверя, который обнаружил, что его верхний левый клык замазан какой-то мудреной шпаклевкой. Такие пломбочки ставила некогда зубной врач из Севра по имени Генриетта.

Затем он на семь лет опустился на дно».

На этом захватывающем месте Антиох поднял голову. Ангельская улыбка осветила его четко прорисованные черты.

— Ну и сволочь! — прошептал он одними губами цвета гранатового мяса, и в этих устах хлесткое словцо прозвучало ласкательным прозвищем.

Затем он продолжил...

«...Дождь зарядил на целый день. Грязный дождь с привкусом серы и озона, липкий дождь, который, казалось, с неохотой отклеивался от позеленевших стекол, где лениво перетекали с места на место аляповатые мутно-синие жемчужины, а потом собирались всем гуртом в какой-нибудь каменной выемке, на чье изготовление затратили столько кропотливого труда ветер и норка-кайфо-ломка, этот мелкий вредитель кайфа, селящийся в раковинах преимущественно в гадюшниках Парижа. Герань на окне, засохшая много лун назад, иногда вздрагивала всеми пожухлыми листьями и дрожала долго и волнительно, после чего тотчас впадала в почти растительную спячку.

Вечер был не за горами. Ночные тени уже подтягивались к Западным потайным воротам крепости, готовые затопить город своей предательски мягкой сиреневой краской.

Заблудившееся такси, беспомощная скорлупка в мертвенно-бледной воде, что разъедала и без того ржавые никелированные колпаки и усугубляла общее предлетальное состояние битого-перебитого кузова, на малой скорости протрусило мимо, забрызгав стены, окна и древний дорожный знак, возле которого полукруглая решетка для чистки обуви, обшарканная за чрезмерное усердие и потерявшая внешний лоск от некультурного обхождения, отбросила слепой блик под колеса чиркнувшего по ней сигнального маячка.