Вот почему мы видим подчеркивания ряда совершенно по существу незначительных фактов, вроде похвальбы Аксенова о том, что у него водятся денежки или инцидента с железной баночкой.

Власть слишком поспешно составленного и слишком доверчиво возведенного в аксиому предположения мешает видеть некоторые факты в их подлинном свете и значении.

Из фактов выделяются лишь те, которые соответствуют гипотезе, кое-какие присоединяются сюда же с некоторой натяжкою. Но вот перед следствием проходит длинная серия фактов иного значения. Врываются, например, одна за другой картины систематического издевательства развратного старика над попавшимися в ловко расставленные им сети девушками, вырисовывается во весь рост кошмар, давивший их и толкавший на кровавый шаг и т. д. И что же? Все подобные факты, как противоречащие приобретшей неподобающую власть гипотезе, недооцениваются или, что еще хуже, просто-напросто игнорируются. Разве не поразительно то, что из обвинительного заключения, из оценки добытого материала буквально выпали такие моменты, как изнасилование Аксеновым Назаровой и Дмитриевой, его исключительная развращенность, упомянутые выше систематические издевательства его над ними и т. д.

В данном случае, помимо односторонности оценки, нельзя не подчеркнуть и другого дефекта: мы имели в виду слишком упрощенный подход при анализе мотивов преступления. Задача психологического объяснения совершенного преступления, вскрытие его целей и импульсов здесь в действительности была куда сложнее, чем она казалась на основании кое-каких фактов, указывающих, по-видимому, на корысть. Чтобы правильно решить эту задачу, нужно прежде всего учесть ее сложность. Необходимо глубже заглянуть в специфическую обстановку дела. Более того (и это, на наш взгляд, является обязательным при всяком расследовании), необходимо искать ее, докапываться до специфических особенностей казуса, ибо только таким путем можно застраховать расследование от опасного уклона к шаблонизированию и упрощенчеству и направления его по линии наименьшего сопротивления. Что мы имеем в разобранном казусе?

Суд дает картину сложного клубка отношений, складывавшихся между Аксеновым, с одной стороны, Назаровой и Дмитриевой, — с другой. Суд показывает, как постепенно в специфической обстановке этих отношений нарастала кровавая развязка, как психологически неизбежно нарастала решимость на убийство. Три главных действующих в разыгравшейся драме лица в обрисовке и истолковании суда выступают перед нами, как живые люди, с их положительными и отрицательными сторонами, с их пороками, слабостями, «добродетелями». Данный эпизод взят в связи с комплексом других биографических и иных фактов и поэтому именно набросанная судом картина дышит подлинной житейской правдой и дает нам действительно удовлетворительное истолкование события, объяснение, как люди дошли «до жизни такой» и что за опасность представляют собой эти люди.

Что же мы, вместо всего этого, имеем в обвинительном заключении? Слишком упрощенный подход, игнорирующий специфическую, индивидуальную суть казуса.

Две девушки убили старика, чтобы овладеть его деньгами. Вот канва, а не ней вышиты соответствующие «обыкновенной истории» узоры из частью взвинченных сравнительно с подлинным своим значением фактов, частью искусственно пристегнутых, наконец, частью совершенно недооцениваемых фактов.

Мы полагаем, что указываемые нами пробелы, хотя по преимуществу относятся не к собиранию доказательств, а к оценке их, тем не менее имеют серьезное практическое значение. Оценка собранных доказательств и фактов требует подчас не менее напряженного внимания и продуманности, чем самое их собирание: необходимость устранения указанных выше дефектов в оценке доказательств подчеркивается еще и тем, что собирание и оценка доказательств не представляют собой двух совершенно раздельных и независимых друг от друга процессов, но самым тесным и неразрывным образом переплетаются между собою и неизбежно пополняют друг друга.

При оценке доказательств вообще, в частности тех, которые имеют ввиду выявление мотивов совершенного преступления, а вместе с ними и степени социальной опасности лиц, его совершивших, следует, как правило, держаться тех принципов и требований, которые выдвигают ст. ст. 111 и 112 УПК.

Упомянутые дефекты оценки доказательств, несомненно, наложили свою печать в разобранном нами деле и на самое собирание их. Правда, в общем и целом фактическая сторона дела следствием выявлена с достаточной полнотой, но есть и тут пробелы, как, например, по части более исчерпывающего выяснения личности потерпевшего, — пробелы, исключительно объясняемые «пробелами оценки»; кроме того, нами уже упомянуто было выше распыление ряда существенных фактов среди следственных протоколов, отсутствие должной последовательности и четкости в их выявлении, расположении, систематизировании.

Заканчивая анализ по настоящему делу, мы полагаем, что сделанные нами выводы и замечания не могут быть ослаблены соображениями о целесообразности так называемого «максимализма обвинения».

Сущность последнего сводится к тому, что «на всякий случай» предъявляется более серьезное обвинение на следствии, имея в виду, что процедура изменения на суде предъявленного более тяжелого обвинения на менее тяжелое не сопряжена с необходимостью возвращения дела к доследованию, как это обязательно в силу ст. 313 УПК, в тех случаях, когда суду приходится, наоборот, от менее серьезного обвинения переходить к более серьезному.

Но если даже и признать принципиальную допустимость и практическую целесообразность этого «максимализма» (в чем позволительно сомневаться), то все же применение его может и должно быть ограничено теми исключительными по своей сложности случаями, когда в результате всесторонне произведенного предварительного следствия, строго вдумчивой и столь же всесторонней оценки собранных доказательств, получается, пусть небольшой и нерешительный, но все же некоторый перевес в пользу более серьезного обвинения.

В данном же казусе такой перевес, если и получился, то как это ясно из всего сказанного выше, исключительно в силу недооценки одних и неправильной оценки других доказательств, а это уже нечто совершенно другое.

Значение сохранения обстановки происшествия до прибытия следственных органов. Трудности восстановления картины исследуемого события в момент его обнаружения путем свидетельских показаний. — Важность установления отдельных моментов, которые обычно лежат вне поля зрения свидетелей (расположение следов крови, положение трупа, его конечностей и т. п.). — Сложность проверки объяснений подозреваемого, отводящего от себя подозрение путем сокрытия улик. — Своевременный допрос свидетелей по делу. — Методы установления характера взаимоотношений между обвиняемым и потерпевшей. — Проблема плановости при производстве расследования.

Какое громадное значение имеет сохранение обстановки происшествия до прибытия следственных органов, а затем точное и подробное фиксирование ее в актах — видно из ряда конкретных иллюстраций, приведенных ранее.

Казус, служащий предметом настоящего очерка, заслуживает внимания не только потому, что он с особой яркостью и наглядностью подтверждает значение упомянутых выше моментов. В данном случае, кроме того, мы имеем одну из довольно часто встречающихся в практике таких ситуаций в уголовном процессе, когда, за отсутствием прямых доказательств, вывод приходится строить исключительно на совокупности косвенных улик, на цепи логических умозаключений, на психологическом анализе действующих; более того, когда в числе косвенных улик нет ни одного вещественного доказательства, которое могло бы, как хотя немой, но беспристрастный и объективный свидетель, облегчить решение трудной задачи.