Описанные выше результаты по воспроизведению внешней обстановки происшествия уже были весьма и весьма значительны. Они заметно склоняли чашу весов в сторону предположения об убийстве.
В самом деле, если действительно одна рука находилась под одеялом, то, значит, все необходимые приготовления к самоубийству и самый выстрел должны были делаться при помощи только одной руки, находящейся поверх одеяла. Но это настолько неправдоподобно, что дает серьезное основание сомневаться в самоубийстве.
Первоначальное расследование не обратило внимания, между прочим, и на то, что в то время, как дети были обрызганы кровью раны, Василий Иванов, лежавший рядом, судя по его личному показанию, не имел на белом своем белье ни одного кровянистого пятна.
Значение такой подробности, как то, что Анфиса спала, имея по одну и другую сторону своих детей, что, стреляя в себя, она, безусловно, рисковала убить не только себя, но и своего ребенка, навряд ли нуждается в комментариях.
Касаясь далее дефекта первоначального расследования, нельзя обойти молчанием и следующее.
Казалось бы, вопрос о том, умела или не умела покойная Анфиса Иванова обращаться с оружием, являлся далеко не второстепенным в данном случае. Между тем, тщетно стали бы мы искать в протоколах первоначальных вопросов отражения каких-либо попыток к выяснению этого обстоятельства.
Впервые соответствующий вопрос дополнительно предложен был следователем Василию Иванову лишь позднее, при чем, по словам последнего, покойная жена его Анфиса без особой трудности собирала и разбирала наган, браунинг и др. оружие и умела с ним обращаться.
Направляя же отдельное требование о допросе Волковых, братьев покойной, следователь в числе перечисляемых им вопросов, которые должны были быть предложены Волковым, вопрос об умении покойной обращаться с оружием не включает.
Первоначальное расследование далее грешит и по части полноты данных, собранных для характеристики отношений между Василием Ивановым и его покойной женой.
В постановлении своем о прекращении дела, следователь характеризует эти взаимоотношения следующим образом:
«Будучи поручиком, Василий Иванов в 1917 году женится на девушке из рабочей семьи, Анфисе Волковой, 6 или 7 месяцев живет в согласии, после чего уезжает на фронт, и в семейной жизни получается разрыв до 1921 года. Будучи в Крыму, Иванов вступает в связь с гр-кой Ш-ц, от которой, как видно из переписки, он скрыл, что он женат. Вся их переписка проходит через руки его жены, которая, имея уже двух детей, сильно волнуется»…
По описанию ее братьев, которые жили на одной квартире с семьей Ивановых, Анфиса с этого времени непрестанно жалуется на плохую жизнь, но мыслей о самоубийстве не высказывала.
В чем заключается здесь задача следствия? — В том, чтобы возможно подробнее выяснить, как в действительности относился Василий Иванов к своей жене, и к Ш-ц. Это было тем более необходимо, что родные и приятели Иванова характеризовали отношения супругов вполне нормальными, за исключением того, что Иванова была, якобы, истерической женщиной и дважды покушалась на самоубийство. Василий Иванов изображался в показаниях этих свидетелей как образцовый семьянин. О том же гласил и составленный в день самоубийства «приговор» односельчан.
Письма Ш-ц к Василию Иванову говорили совсем о другом и разрушали легенду о семейной идиллии. Допрос Ш-ц и принятие мер к изъятию возможно сохранившихся у нее писем от Василия Иванова при таких условиях, казалось бы, диктовались всей логикой расследования и интересами раскрытия истины. Однако, ничего подобного сделано не было.
К этому приступлено было лишь, по предложению суда, возвратившего дело к доследованию.
В Симферопольский угрозыск была направлена паспортная книжка с фотографией Ш-ц, на предмет ее опроса и изъятия писем. Более подробный анализ переписки Василия Иванова с Ш-ц, подробные показания последней — дали основание сделать уже более резкие и определенные выводы. Суд уже имеет возможность подчеркнуть циничное, издевательское отношение Василия Иванова к жене, которой он, между прочим, показывал всю свою непрерывающуюся до самого последнего времени любовную переписку с Ш-ц.
При дальнейшем следствии выясняется исключительно грубое отношение к жене Василия Иванова в бытность в Москве. Перед нами всплывают картины, о которых первоначальное следствие и не догадывалось (хотя выявить таковые можно и должно было).
«Для отношений Иванова к своей жене и своей семье (читаем в приговоре суда) характерен период его работы в качестве коменданта концентрационного лагеря, куда Иванов запретил своей жене и детям приходить вне установленного им для этого времени (два раза в неделю), запретив конвою пропускать к себе его жену. Это свое действие Иванов объяснял жене тем обстоятельством, что в лагере находятся политзаключенные и что вход посторонним строго воспрещен. Однако, внезапно вошедшая жена застала Иванова на ложе совместно с одной из заключенных женщин. Грубейшим образом жена за такой свой внезапный приход была мужем проучена».
Все это вместе взятое позволяет суду признать, что более нормальное отношение к жене, которое Василий Иванов проявил в течение последнего пребывания (на время отпуска) в деревне, было исключительно показным и нужно было, как будущее оправдание. Оно было грубо рассчитанным маневром для того, чтобы создать в деревне общественное мнение о самоубийстве жены в силу ее психической болезни.
Василий Иванов, по мнению суда, уже сознательно шел к созревшему и хладнокровно затем выполненному решению — кровавой развязке, обеспечивая себе заранее безнаказанность.
Отсюда резкая, его чисто внешнего, показного характера, перемена издевательских отношений к жене в течение месяца отпуска в деревне. Степень искренности ее доказало дальнейшее поведение Василия Иванова…
В задачи предварительного следствия в делах, аналогичных настоящему, входит возможно более глубокое изучение личности, об убийстве или самоубийстве которой ведется расследование, возможно более глубокое проникновение в ее душевный мир.
В данном случае, правда, со слов самого подозреваемого и его друзей, но все же имелись указания на то, что Анфиса Иванова дважды, в 1921 и в 1923 г.г., покушалась на самоубийство.
В особенности нуждалась в проверке версия обвиняемого о «психопатической» болезни жены.
Между тем, следствием в этом направлении достаточных изысканий не делалось.
Характерно, что мы ничего не знаем из материалов следственного производства как первоначального, так и дальнейшего, о наследственности покойной Анфисы Ивановой, о ее детстве и прошлой жизни, не было ли в семье ее самоубийств и т. п. Правда, каких-либо серьезных оснований сомневаться в состоянии умственных способностей Ивановой по делу не имеется, но все же в подобных случаях выяснение путем свидетельских показаний биографических подробностей, изучение переписки и т. д., вплоть до психиатрической экспертизы (не проявлялась ли болезненная наклонность к самоубийству), следует признать безусловно обязательным.
Отсутствие такой детальной проверки мы считаем одним из существенных минусов данного процесса.
Все указанные выше существеннейшие пробелы первоначального расследования объясняются главным образом тем основным дефектом, к систематическому изжитию которого в области следственной работы вплотную подойти оказалось возможным лишь сравнительно недавно и сущность какового может быть определена, как «стихийность», бессистемность расследования.
Очень многие следственные производства, являясь удовлетворительными с точки зрения соблюдения процессуальных норм, в то же время совершенно неудовлетворительны с точки зрения основной цели всякого расследования-раскрытия в деле материальной истины. Процессуальные нормы внешним образом соблюдены, следствие по делу закончено, а «след»-то самый безнадежно утерян, преступление осталось нераскрытым. Дело идет на прекращение, за необнаружением виновных или недостатком улик. Но что было сделано для того, чтобы «след» найти, чтобы запутанный клубок распутать? На первый взгляд сделано все: свидетели допрошены, длинная цепь протоколов налицо. Но более внимательное ознакомление с делом доказывает, что в действительности следователь брал по делу лишь те доказательства и факты, которые, если можно так выразиться, сами плыли к нему в руки, брал их в том виде и в той несвязанности между собой, в какой они сами собой «самотеком» получались, что в действительности на всем протяжении следствия царила «стихийность». Плана, инициативы самого следователя, пытливого искания и творчества — ни на йоту. В сущности, вместо доподлинного расследования и искания истины, оказывается чисто обрядовая регистрация всевозможных фактов, которые всплыли сами собой.