В месте заключения Новиков дважды покушался на самоубийство.

6-го июля Новиков был освидетельствован врачами, Полянским и Ивановым, которые, по осмотре его, дали заключение, что он проявляет ряд симптомов истерического происхождения, чем и объясняются его поступки и заявления о тоскливости и мыслях о самоубийстве и что по состоянию здоровья он нуждается в амбулаторном лечении.

После опознания Новикова извозчиком, свидетелем Иртугановым, за то лицо, которое он, свидетель, 2 июня возил вечером к квартире Брауна, Новиков вновь признал себя виновным, подтвердив свои прежние объяснения по делу.

На судебном следствии Новиков вновь отказался от своего сознания. Вынося Новикову обвинительный приговор, суд нашел, что «подсудимый Новиков в течение четырехразового допроса подробно описывал обстановку совершенного им убийства; придумать он это так детализирующе и исключительно против себя под влиянием каких-либо впечатлений не мог; не мог он также и на суде противопоставить этим своим показаниям более правдоподобного объяснения».

Отменив этот приговор суда, УКК Верхсуда правильно отметила основные дефекты предварительного расследования и судебного следствия, указав: что крайняя разноречивость показаний Новикова, произвольность его утверждений как при сознании, так и отрицании своей виновности, а равно и двукратное его покушение на самоубийство — ставили пред следствием и судом вопрос о психическом состоянии Новикова, обусловившим его показания, и в связи с этим вопрос о том, насколько показания Новикова могут расцениваться, как судебные доказательства по делу; что произведенное в стадии предварительного следствия освидетельствование Новикова носит крайне поверхностный характер и ограничивается констатированием симптомов истерического заболевания, тогда как по обстоятельствам дела было необходимо тщательное исследование психического состояния Новикова и перед психиатрической экспертизой должен был быть поставлен вопрос о влиянии болезненного состояния Новикова на его показания.

Доследование и психиатрическая экспертиза хотя и не выявили невменяемости Новикова (да не в ней была суть, а во влиянии психического состояния на сознание), но установили у Новикова резко выраженные признаки истерии-неврастении. Кроме того, установлены были факты морального давления и запугивания, предшествовавшие сознанию. В результате, при вторичном слушании дела по существу суд не нашел возможным сознание Новикова, положить в основу приговора. К тому же, по мнению суда, «сами обстоятельства убийства, когда Новиков знал, что его прислуга Клюева знает в лицо, шел на убийство, не переодевшись в чужую одежду и без грима, невероятно; также нельзя посчитать и логичным мотивы убийства, т. к. Новиков, не убивая проф. Браун, мог жить с его дочерью Татьяной и жил, корыстные же мотивы не согласовываются с данными дела».

Таким образом, вторая серьезная ошибка предварительного следствия заключалась в том, что следователь, имея дело с целым рядом противоречивых объяснений обвиняемого, проявлявшего при этом резко выраженные симптомы психопатического состояния, не попытался путем психиатрической экспертизы выяснить вопрос о ценности показаний обвиняемого, как доказательств в деле, — о возможности влияния болезненного его состояния на его показания.

Вместе с тем, выясненные при судебном рассмотрении дела «факты морального давления и запугивания», которые предшествовали сознанию Новикова, указывают, что органы расследования до сих пор еще не усвоили того простого процессуального требования, на которое неоднократна указывалось в директивных письмах Верхсуда: получение во что бы то ни стало сознания подозреваемого никогда не должен ставить себе в задачу следователь. Только свободно данное обвиняемым сознание может иметь доказательственную силу, а, получив такое признание, орган расследования должен обязательно продолжать изыскивать другие способы к всестороннему выяснению дела при помощи объективных доказательств.

Не менее характерны в этом деле и резкие контрасты в оценках, которые даны были судом другому кардинальному виду доказательственных улик— опознанию.

В деле имеется опознание Новикова прислугой Брауна — Клюевой. Не останавливаясь здесь детально на сущности этого опознания, заметим лишь, что приговор суда от 5 сентября 1926 г. характеризует это опознание как «категорическое». Ошибочность такой оценки опознания, по мнению УКК, заключается в том, что, приводя в приговоре опознание Новикова свидетельницей Клюевой, суд тем не менее не выяснил на судебном следствии причин крайней неясности этого опознания: опознавая Новикова, свидетельница Клюева опознала за убийцу также и некоего Неклюдова — лицо к преступлению непричастное; кроме того Клюева опознала Новикова лишь по голосу, хотя знала его лично и по внешности, и притом опознала лишь через неделю после убийства, хотя видела его на следующий день после такового.

При вторичном рассмотрении дела суд отвергнул данное опознание, как суд. доказательство, указав, между прочим, на то, что к отмеченным Клюевой в первом показании приметам убийцы, — «худенький» «с острым профилем» Новикова отнести нельзя; самый же факт опознания Клюевой Новикова в момент его прихода на убийство в прихожей, как это установлено осмотром помещения, является почти невозможным.

То же самое случилось и с оценкой опознания Новикова извозчиком Иртугановым. Расценивая личность Иртуганова, как судившегося за ложный донос, и анализируя самый факт его заявления в губрозыск лишь 7 недель спустя после убийства, неправдоподобность его объяснения о том, что он не заявлял в губрозыск, потому что боялся, что его посадят как убийцу, суд при вторичном рассмотрении дела и это опознание не счел возможным признать достоверным. В частности, одним из моментов, обесценивших значение данного опознания, было предварительное, до опознания, предъявление фотографической карточки Новикова.

Причины этих контрастов оценки судом фактов опознания, установленных при предварительном расследовании, на наш взгляд, должны быть также поставлены на счет недочетов работы органов расследования. Акт предъявления личности на предварительном следствии может дать ценный доказательственный материал по делу только при условии проведения этого акта в обстановке, соответствующей той, в которой видели свидетели обвиняемого в момент, о котором они свидетельствуют, и притом с тщательной проверкой акта опознания другими достоверными доказательствами. Правда, техника этого акта всегда бывает очень сложна.[6]

Отменяя обвинительный приговор Астраханского губернского суда от 5 сентября 1926 г., Уг. кас. коллегия Верховного суда РСФСР подчеркнула и другой недостаток в оценке доказательственных фактов судом и вместе с тем дает методическое указание по части оценки доказательств. УКК обратила внимание на то, что «существенные обстоятельства дела предварительным и судебным следствием не приведены в достаточную ясность; из дела нельзя понять, как согласуется факт убийства Новиковым профессора Брауна с пребыванием Новикова в то же время в партклубе, с его встречей с Татьяной Браун, Пахомовым и Лидерc; поскольку ряд доказательств устанавливают алиби Новикова, суд имеет право на основании ст. ст. 57 и 319 УПК таковые отвергнуть, однако обвинение должно было быть сформулировано таким образом, чтобы было ясно, когда и каким образом Новиков мог уйти, а затем вернуться в партклуб, когда и откуда его вез извозчик, свидетель Иртуганов Исаак, сколько времени могло протечь между устанавливаемыми этими свидетелями моментами и к какому моменту должно быть отнесено убийство Брауна».

Иначе говоря, здесь выражено то чрезвычайно существенное методологическое положение, согласно которому противоречивые доказательства в приговоре должны найти объяснение и логическое обоснование. Это положение целиком применимо не только к приговору суда, но и к обвинительному заключению следователя, и должно найти свое отражение как в том логическом процессе, путем которого следователь и суд идут к определенному выводу при наличии в деле противоречивых обстоятельств, так и в самой формулировке обвинения. Путь к тому, а не иному выводу обязательно при таких условиях лежит через разрешение имеющихся в деле противоречий.